Пальцы потыкались в пол, в плинтус, в стенку, в пол — и продавились дальше. Я замер, подождал и попробовал вытянуть руку еще немного. Она вытянулась, хотя вроде было некуда, и еще вытянулась, и еще. По шершавому теплому, по очень гладкому прохладному, опять по теплому непонятному. Я уже не понимал, под каким углом и на сколько метров умудрился растянуться, и какие там могут быть поверхности, если стена внешняя, а рука все ползла и ползла тихим ужиком, и где-то уже рядом с нашей невзорванной машиной ткнулась в клочковатую мягкость. Странно знакомую. Я попробовал разобраться на ощупь, слегка повернулся — и тут в плечо вступило. Как ножкой табуретки, а сверху еще Таисия Федоровна села — ну, например. Я и охнуть не смог. Собрал пальцы и потащил руку обратно. Вместе с мягким клочкастым. Не бросать же, раз нашел. И потом — они меня без чая оставили, вот им за это.

Руку долбануло, теперь будто локтем шарахнулся, электрической косточкой, хотя не шарахался я и не задевал ничего. Я вякнул невнятно возмущенное, извернулся и выдернул наконец руку с добычей.

С зайцем.

Это был мой заяц, тот самый, любимый и пропавший. Такой же, как раньше — с голубыми прозрачными глазками, серыми катышками и расходящимися швами, только мелкий. Или это я покрупнее стал?

— Вот вы уроды, — сказал я жалобно. — Это ж мой заяц, вы что?…

И замолчал, гладя пальцем лысинку между ушами.

Заяц был не новым — он никогда новым не был, — но вполне чистеньким, целеньким и не замусоренным. А у меня бы он вряд ли выжил, и у Дильки тем более — она по малолетству девушка лютая была, во все стороны путь кукольными бошками устилала, натурально. Стало быть, спасибо воришкам, что сохранили его для меня. Ну, для меня получается, хоть цель была другой. И спасибо, что сюда притащили, внезапно понял я. Заяц потерялся, когда я мелкий был, мы тогда в однушке на Чистопольской жили. А нашелся в новой квартире за новой газовой плитой.

Ха.

Я, дурак, седел тут усердно, боялся всякой жуткой гадости. А жуткой гадости игрушки, между прочим, не нужны. Они салагам нужны вроде меня мелкого, и прочим деткам. Бичуре какой-нибудь, городского подвида. Не хватало еще бичуры бояться.

— Спас… — начал я и спохватился.

Похлопал в ладоши, не выпуская зайца из подмышки, и задвинул плиту на место. Я не особо вслушивался, что там шипит и булькает злобно, зато решил было из благодарности гостинчик какой-нибудь для ребят на полу оставить — хлеба там, сыра какого-нибудь. Но не стал. Во-первых, кот сожрет — где он, кстати? Так и дрыхнет, паразит, пока я с медвежьей болезнью сражаюсь. Во-вторых, нет у меня ни сыра, ни хлеба. А главное, быстрее бичуры крысы с тараканами набегут. Они не такие прикольные. Хотя они сбежали. К тому же мама набежит, и это будет ни разу не прикольно. Даже если я про зайца расскажу. Она порадуется, конечно, но этого зайца, например, к моей ладошке пришьет. А папа стишок сочинит, типа «С любимыми не расставайтесь».

С любимыми. Ха.

На часах было 02.45. Опять. Ну и ладно.

Я прижал зайца к щеке и шепнул ему в глупый глаз:

— Quyan, min sine yawatam.

Лег, обнял игрушку и спокойно уснул. Я ведь знал, что теперь все будет хорошо.

Прикольно, да?

— Измайлов, вот ты гад все-таки, — сказала Катька.

Здравствуй, школа.

Я проснулся как по будильнику, который, само собой, не ставил. Сел на диване, позевал, разлепил глаза, убедился, что уже 7.02, так что еще пять минут вздремнуть не получится, встал на вялые ноги, сдержанно гадая, почему у меня болят все мышцы и половина суставов, включил чайник, отдал должное ванной и пошел будить Дильку. И на пороге ее комнаты споткнулся о кота, который, гад, даже не отполз — мявкнул возмущенно и тюкнул меня лапой в лодыжку.

Я вспомнил, что Дильки здесь нет. И папы с мамой здесь нет. И жизни такой, как была, нет.

Я чуть не заплакал, честно говоря, и на всякий случай заглянул все-таки в комнаты к Дильке и к родителям. Вдруг мне вся эта чехарда с отъездами, приездами, драками и многосерийной жутью приснилась. Бывают такие сны — долгие, правдошные и на пятьсот частей, так что не поймешь, проснулся ты или, наоборот, из реальности ненадолго голову выставил.

Я рассмотрел пустые кровати, перешагнул через горы одежды, которые набросал вчера, вздохнул и пошел собираться. Неохота мне было в таком доме весь день проводить. И лишь перед уходом вспомнил, что надо позвонить d"aw "ani. Набрал, насчитал десять гудков, отключился, набрал еще раз, спохватился и побежал. Из школы эсэмэску отправлю. А вот записку сейчас оставить надо.

Ни ручки, ни бумаги не нашлось. Пришлось дербанить сумку и терять время на упихивание обратно всех вылезших потрохов. Еще кот мешал — он не выпускал меня. Сел перед дверью и растопырился.

— Ну ты-то куда, — пробубнил я. — Уйди, опаздываю.

Он поднял лапу.

— Драться будем? Давай вечером, а?

Кот смотрел на меня внимательно и не двигаясь. Я сказал очень убедительно:

— Я ненадолго. В школу сбегаю и обратно. Да не бойся ты, я про тебя больше не забуду. Хочешь, гулять попозже пойдем? А? Засиделся, я понимаю, ты же вольная птица. Шучу, не птица. Сейчас не могу, а вот вернусь, и с собой тебя возьму, по-любому, вот честно. Договорились?