— Нет-нет, ни в коем случае. Свои стремления я…

— Ах, Назлы, ну как же можно так разговаривать с гостем! — возмутилась тетя Джемиле.

— Я хочу быть завоевателем! — сказал вдруг Омер.

Джемиле-ханым не замедлила с ответом:

— А ведь и Мехмед Завоеватель был еще очень молод, когда взял Константинополь! И он, говорят, был очень красив. Точь-в-точь как ты! — И тетя хлопнула ладонью по подлокотнику кресла.

Омер испугался, что наговорит еще глупостей. «Да, она очень умная и милая!» — сказал он сам себе. Ему больше не хотелось разговаривать. Хотелось быстрее допить чай и уйти.

— Вы теперь стали такие большие, ведете такие серьезные разговоры, но я-то вас помню вот такусенькими! — проговорила тетя Джемиле, улыбаясь, и начала рассказывать одну историю из детства Назлы. Потом принялась за другую историю, но тут Назлы вспыхнула:

— Тетушка, ну зачем вы всем это рассказываете!

— Омер — это не «все»! Ладно, ладно, я вам сейчас чаю принесу.

Дождавшись, пока тетя выйдет из комнаты, Омер спросил:

— Наверное, она сильно тебя изводит?

— Да! — сказала Назлы и нервно взмахнула рукой. Заснувшая у нее на коленях кошка подняла голову. — Сил уже больше нет!

— Вот видишь, реформы даже в дом депутата меджлиса еще не проникли!

— Нет, отец живет в Анкаре.

Наступило молчание.

Вскоре вернулась жизнерадостная тетя Джемиле с подносом в руках. На подносе, кроме чая, лежали бутерброды с вареньем. Тетя стала весело рассказывать о днях своей молодости, потом сделала Назлы замечание: почему та не ест бутерброды.

— Совсем ничего не ест! — сказала она Омеру. — Такая худышка, правда?

— Вовсе нет, тетушка! — возразил Омер. — Как тут похудеешь! — и снова подумал, что сказал глупость.

— Ты тоже ешь! Для вас ведь старалась!

Чтобы не сидеть просто так, Омер взял бутерброд и откусил от него. Чувствовал он себя бестактным чужаком, чуть ли не идиотом. «В атмосфере этого дома есть что-то обездвиживающее… Да и во всем Стамбуле тоже… Что же я сижу? Надо уходить!» — думал Омер, но по-прежнему оставался сидеть, словно хотел продлить непривычное ощущение беспомощности. Он как будто чего-то ждал, но не знал, чего именно, — потому и не вставал. «Мне осталось провести три дня в Стамбуле, а я все рассиживаю в этом сонном доме! Ведь мог бы съездить в Бейоглу, развеяться, повеселиться». И все же Омер чувствовал, что здесь есть что-то такое, чего в Бейоглу он не найдет, и продолжал сидеть, слушая, как тетя Джемиле перескакивает с темы на тему. Потом вдруг сказал сам себе: «Я же собирался стать завоевателем!» — и поднялся с места.

— Мне пора.

— Уезжаешь? Да, ты же ведь уезжаешь! В Кемах. Когда вернешься?

— Кто его знает, — ответил Омер и снова почувствовал себя одиноким холостым мужчиной, ожидающим сочувствия от женщин. Ему стало стыдно. В этом доме он только и делал, что смущался и стыдился.

— Передавай привет тете и дяде!

Его проводили до самых дверей. Омер смотрел на Назлы и пытался разобрать выражение на ее лице, но не находил в нем того, чего хотел, — или ему казалось, что не находит. Уже прощаясь, он шутливо спросил:

— Ну что, писать тебе письма из Персии?

— Пиши, конечно! — сказала Назлы, и в ее глазах на какую-то секунду промелькнуло то выражение, которого он ждал.

— Ты что же, и в Иран поедешь? — спросила тетя Джемиле.

— Нет, это я шучу. Да и книга по-другому называлась! — На душе у него стало легче, как будто он уже вышел на свежий воздух.

— В какие дальние края ты едешь! — сказала тетя. — Счастливого пути! Храни тебя Аллах!

— Я буду вам писать, — сказал Омер. Спускаясь по лестнице, он чувствовал себя сильным и умным.

Поднимаясь по лестнице, Ниган-ханым вспотела. Прислушиваясь к колотящемуся сердцу и дергающей боли где-то в районе носа, сказала сама себе: «Словно и не октябрь сейчас, а лето!» Но лето давно кончилось, и уже месяц, как они вернулись с Хейбелиады в Нишанташи. Было начало октября, но над Бейоглу висело раскаленное марево.

— Здесь он, что ли, живет? — спросила Ниган-ханым у Перихан.

Та кивнула и нажала кнопку звонка. Они пришли к учителю музыки, который должен был давать Айше уроки фортепиано. Всю зиму им предстояло ходить сюда два раза в неделю. Ниган-ханым вовсе не думала, что это будет очень утомительно — доезжать почти до самого Туннеля, подниматься по ступеням на четвертый этаж и ждать, стоя на пропахшей плесенью и пылью лестничной площадке, пока откроется дверь; но все-таки ей хотелось, чтобы Айше побольше ценила то, что делает для нее мать.