«А что, собственно говоря, значит быть рационалистом? — размышлял Рефик. — Это значит быть здравомыслящим, уравновешенным, спокойным, не позволять увлечениям и пристрастиям влиять на мышление. Да, это все необходимо. Но зачем он об этом говорит? Разве этот его рационализм поможет мне обрести былое душевное спокойствие в родном доме? Смогу ли я избавиться от мук совести, смогу ли вести прежнюю жизнь, не отказываясь от теперешнего образа мыслей? Нет!» Он стал вспоминать дом в Нишанташи, Перихан и Мелек, тиканье часов на лестнице, и ему показалось, что он снова ощущает ни на что не похожий запах покоя.

— Вы признавали, что Гольдерлин прав! — продолжал говорить о своем герр Рудольф. Его явно задели слова Омера, который прежде против мнения поэта не выступал. Выходя из комнаты, чтобы принести еще чаю, он прибавил: — Вы нанесли мне удар в спину!

Вернувшись в комнату с подносом в руках, немец снова заговорил:

— Вот вы сказали, что я хочу комфорта. А чего мне здесь не хватает? Генератор есть, прислуга на месте. Разве это не спокойная жизнь? А вы, Растиньяк этакий… Эх!

С улицы донесся волчий вой.

— Ложитесь-ка вы сегодня здесь! — сказал герр Рудольф, подошел к окну и стал вглядываться в темноту, заслонив глаза от света руками.

— Нет, мы не останемся в доме, где нас, турок, унижают! — заявил Омер.

Рефик не мог понять по голосу друга, серьезен тот или шутит, но видно было, что герр Рудольф очень задет. Он отошел от окна и гневно воззрился на Омера. Лицо у него было Совершенно красное — не потому, что он был упитанным немцем, а от обиды и раздражения.

— Вот вам нравится называть себя Растиньяком. А я скажу, что не выйдет из вас никакого Растиньяка! — Он уселся в кресло, нервно покрутил в руках трубку, зажег ее и замолк, опустив голову. Потом заговорил снова: — Не выйдет из вас Растиньяка. Моя родина находится в конце пути, а ваша — в начале. То же самое и с душой. Ваши души молоды, потому что их только что осветил тот свет, о котором я говорил. Но повзрослеть, окрепнуть им не удастся… Как могут прорасти на твердой, безжалостной почве Востока семена вашего растиньячества — ума не приложу. Если бы у вас еще были какие-то нравственные переживания, как у Рефик-бея… Что это вы на меня так смотрите?

— Вы продолжаете нас унижать! — жестко сказал Омер. — Я не хочу вас слушать. Не понравилось вам, что я вас назвал «фоном», вот вы и несете что в голову взбредет.

— Это все вовсе не взбрело мне в голову. Я о вас беспокоюсь. Мне-то уже за сорок, и я знаю, что буду делать дальше. Поселюсь в каком-нибудь американском городке, буду работать потихоньку, читать, слушать музыку. А вот вы… На этой земле вашей жажде деятельности применения не найдется. Потому что, сдается мне, эта земля еще не очищена от сорной травы и терний… Герой Бальзака вырос в стране, пережившей кровавую революцию. А здесь? Здесь царь и бог по-прежнему Керим Наджи. Богатый помещик руководит строительством железной дороги. Он и землевладелец, и подрядчик, и депутат меджлиса… А на вашу долю, друг мой, ничего не осталось. Ха-ха. Если вся земля покрыта сорняками и колючками, что вы будете завоевывать, герр Завоеватель?

— Я знаю, что мне делать! — сказал Омер. — Знаю! А вы не знаете, так и молчите себе.

Герр Рудольф замолчал, но выражение лица у него по-прежнему было нервное и обиженное. Не налив в свою чашку чаю, он наполнил ее коньяком и стал пить быстрыми глотками. Все молчали.

— Вьюга все не унимается! — сказал наконец Омер и мирно зевнул, как будто никакого неприятного разговора только что не было, потом встал и предложил: — Может, послушаем немного музыку? Не поздно, герр? Если хотите, мы пойдем.

— Нет уж, сидите, прошу вас, — сказал герр Рудольф. Лицо у него все еще было напряженное. — Если хорошенько поищете, сможете найти Берлин. Они сейчас часто вальсы играют.

Омер принялся настраивать радиоприемник и вскоре нашел, что искал. Комнату наполнили нежные, располагающие ко сну звуки медленного вальса.

— Вы ведь на самом деле не думаете, что я хотел вас унизить? — быстро спросил герр Рудольф.

— Не думаю. Но вы меня задели! — Омер немного помолчал и прибавил: — И признайтесь все-таки, что кое-что здесь вызывает у вас презрение!

— Вызывает! Керим Наджи и вызывает. Он мне отвратителен. Рабочие, мастера, субподрядчики — все им восхищаются. Восторженно рассказывают о нем всякие истории — прямо как про моего отца рассказывали. Все в него влюблены. Все-то в нем прекрасно: и красивый, и богатый, осанка благородная, в седле сидит как влитой! Сами же у него в рабстве, а любят! А что он делает? Ровным счетом ничего! Владеет бескрайними землями под Эскишехиром. Но какой он замечательный человек! Депутат! Превосходный стрелок! Как он умеет приласкать своих рабов! А те рады слагать о нем легенды. Пропади эти легенды пропадом! Мы живем в век разума! Почему же люди до сих пор готовы восхищаться этими темными силами?