После бодрящего дух молебна о победе русского оружия широким челом двинулись к броду. Впереди ехали князья в окружении знаменосцев, но чем ближе был противоположный берег, тем жарче становилось у них за спиной. Распаляя себя и других, дружинники ломали строй, обгоняли князей и дикими волнами выкатывали на берег. Святополка закрутило в конно-людском водовороте, и он оторвался от Мономаха. Владимир бешено орал, но быстро понял, что выстроить полки не удастся. Его никто не слушал и не хотел слышать.

Конница летела на врага, выставив копья и стремительно сокращая расстояние. Навстречу свистели стрелы, но половецкие лучники топтались на месте, боясь столкновения лоб в лоб с противником. Русские и кочевники словно поменялись друг с другом. Русь уже не оборонялась, стоя плотной стеной, а наступала, неудержимо рвалась схлестнуться со степным хищником. Половецкие стрелы, выбивая всадников, не могли причинить большого урона коннице, разлившейся ярым половодьем по полю, как не нельзя остановить наводнения рыбачьими сетями.

Стрелки, будто раздернув завесу, уходили в стороны, открывая тяжелую степную конницу. Но вся сила ее была в разгоне, сокрушительном ударе слету, а стоящая на месте она теряла вполовину и больше. Русские, приближаясь, пустили в ход сулицы и еще до прямого столкновения стали теснить кочевников. Половцы проиграли бой, когда только выстроились боевым порядком. Русские отняли них возможность горячить кровь, с самого начала забрав под себя пространство сечи. Тугоркан просчитался, понадеявшись, что противник останется верен своим прежним приемам боя.

Мономах понял это раньше половецкого хана. Мчась вместе со всеми, он видел, как дрогнули степняки. Их копья оказались почти бесполезны. Дружинники вламывались в ряды куманов на всем их протяжении, крушили, ломали, наседали. Не стерпев русской ярости, половцы попятились. Вскоре они начали откатываться так быстро, что даже Святополку Изяславичу, застрявшему позади, стало ясно – степняки бегут! Их били в спины копьями, настигали, рубили мечами. По всему полю возникали островки лобового боя, но обтекаемые со всех сторон потоком бегущих даже самые стойкие половцы, если не падали замертво, вскоре показывали спины. Вслед русской коннице бежали пешцы, торопясь, чтоб и им досталось хоть немного ратного подвига. Они добивали раненых, пускали стрелы в отставших куманов.

Вскипевшая обок поля сеча одного русского с пятерыми степняками быстро закончилась. Последний половчин, перед тем как умереть, успел отчаянно рубануть саблей по шлему кметя. На миг лишившись света в глазах, дружинник резко дернул повод. Конь вынес его из гущи кровавого варева на открытое место. С прояснившейся головой всадник хотел снова вклиниться в месиво, но вдруг заметил впереди десяток конных половцев, скачущих наособицу. На шишаке одного из них длинно развевался хвост, сплетенный из конского волоса. Рванув за ними, дружинник крикнул во все горло:

– Стой, змиево племя!

Сунув меч в ножны и выдернув лук, он наложил стрелу. Выпустил одну за другой три штуки. Трое мертвецов полегли на его пути. Половцы остановились и повернули. На мгновение его поразила железная маска, прикрепленная к шлему и полностью скрывавшая лицо длиннохвостого половца. За удивлением накатил гнев: этот степняк до того презирает Русь, что даже лица своего ей не показывает.

Убрав лук, он опять вытащил меч. Нагнал куманов и сходу снял с седел двоих. Остальные с утробным рычаньем надвинулись на него, крутя саблями. Только безлицый ждал в стороне. В рубке степные гнутые клинки слабее русских мечей, но полагаться на это не стоит. При ловком владении ими они доставляют много хлопот и быстрой победы обладателю меча никогда не сулят.

Пришлось повозиться. Увертываясь и отбиваясь щитом от хитрых ударов, по-змеиному быстрых и неожиданных, русский основательно взмок, пока не разделал последнего. И видно, этот последний, молодой битюг, был чем-то дорог безлицему половцу – какому-нибудь князьцу, владеющему тремя-четырьмя сотнями воинов. С ревом степняк бросил коня вперед и, вздев на дыбы, нанес удар сбоку. Пройдя в вершке позади шеи русского, сабля на излете рассекла круп коня. Скинув с левой руки щит, дружинник соскочил с седла и метнулся к жеребцу, с которого свисал труп. Заняв место мертвеца, он показал врагу зубы:

– Надоел ты мне, гад ползучий!

Рванувшись к степняку, после обманного выпада он вдруг дернул коня вбок и ударом по шее, защищенной броней, вывалил половца из седла. Спрыгнул сам и, пока безлицый, распластавшись, приходил в себя, вонзил меч ему в грудь – будто осиновый кол вбил между пластинами доспеха. В предпоследний удар он вложил всю силу и, добив врага, расслабленно опустился возле трупа. С неприязнью посмотрев на железную маску, он расхотел снимать ее. Только срезал с шлема длинный хвост и заткнул себе за пояс.