Шрифт:
Когда в возрасте десяти лет я воспылал страстью к фотографии, то мне, естественно, захотелось сделать собственные пары стереоскопических снимков. Это было легко сделать, горизонтально сдвигая камеру между экспозициями на два с половиной дюйма, соответствующие расстоянию между глазами (у меня не было тогда аппарата с двумя объективами, с помощью которых съемку с двух позиций можно производить одновременно).
Прочитав о том, как Уитстон исследовал стереоскопические эффекты, увеличивая или уменьшая разницу между двумя изображениями, я тоже начал экспериментировать похожим образом. Я начал делать снимки, увеличивая расстояние между положениями камеры, а потом сделал гиперстереоскоп, использовав для этого картонную трубу длиной около ярда с четырьмя маленькими зеркалами. Таким образом, я мог, по желанию, превращаться в существо с расстоянием между глазами около одного ярда. С помощью гиперстереоскопа я мог снимать весьма удаленные объекты, – например, собор Святого Павла, который при обычном рассматривании представлялся плоским полукругом на фоне горизонта, но при взгляде через мое приспособление представал передо мной во всем своем объемном великолепии. Экспериментировал я и с «псевдоскопом», меняя местами полученные изображения и добиваясь прямо противоположного эффекта. Отдаленные объекты казались ближе, чем расположенные перед ними, лица превращались в плоские маски. Это, конечно, противоречило здравому смыслу – порой изображения казались то выпуклыми, то вогнутыми. Мозг изо всех сил старался примирить две противоречащие друг другу картинки 48 .
48
Ричард Грегори, всю жизнь изучавший зрительные иллюзии, настаивал на том, что наше восприятие на самом деле является гипотезой мозга (еще в шестидесятые годы девятнадцатого века Герман фон Гельмгольц называл их «неосознанными выводами» сознания). Грегори был энтузиастом стереоскопии и часто посылал друзьям стереоскопические рождественские открытки, но когда я рассказал ему о лицах, похожих на плоские маски, он очень удивился. С такими знаковыми и очень важными для нас объектами, как лица, вероятность и контекст должны преодолеть такое радикально ошибочное восприятие. Я готов был согласиться, но не мог сбросить со счетов свой собственный опыт. В конце концов Грегори был вынужден признать, что такой маловероятный феномен все же может иметь место у индивида, решительно предубежденного против бинокулярного зрения.
После Второй мировой войны стали популярными новые технологии и виды стереоскопии. Например, «Вью-мастер» – маленький пластмассовый стереоскоп, в котором катушка со слайдами прокручивалась нажатием рычажка. Именно тогда я влюбился в далекую Америку, отчасти благодаря «Вью-мастеру» и диафильмам с величественными ландшафтами американского Запада и Юго-Запада.
Стоит также вспомнить «Поляроид-Вектограф», в котором изображения располагались под прямым углом друг к другу и их надо было рассматривать через специальные очки фирмы «Поляроид». Линзы преломляли свет под прямым углом так, чтобы каждый глаз мог видеть только одно из двух изображений. По сравнению с допотопными красно-зелеными парами фотоотпечатков «Вектограф» обеспечивал несравненно лучшую цветопередачу, что делало аппарат чрезвычайно привлекательным.
Чуть позже появились объемные стереограммы, в которых два изображения печатались на чередующихся узких вертикальных полосках, разделенных ребристым прозрачным пластиком. Их рассматривание не требовало специальных очков. Впервые я увидел такие стереограммы в лондонском метро – это была реклама бюстгальтеров фирмы «Мэйденформ». Я написал на фирму письмо с просьбой прислать мне один образчик такой рекламы. Мне не ответили, решив, видимо, что имеют дело с сексуально озабоченным подростком, а не с маньяком, коллекционирующим стереоскопические приборы и изображения.
Наконец, в начале пятидесятых, появились трехмерные кинофильмы (например, фильм ужасов «Музей восковых фигур мадам Тюссо»), которые приходилось смотреть в специальных красно-зеленых очках или в очках фирмы «Поляроид». В кинематографическом отношении эти фильмы никуда не годились, хотя некоторые (например, «Ад») были великолепно сняты и эксплуатировали стереоскопические эффекты очень деликатно и ненавязчиво.
На протяжении жизни мне удалось собрать большую коллекцию стереоскопов, стереограмм и книг о стереоскопии. Я сделался активным членом Нью-Йоркского стереоскопического общества и на его собраниях встречался с такими же фанатами, как я сам. Мы подписывались на специализированные журналы, а некоторые из нас участвовали в конференциях. Наиболее рьяные покупали стереоскопические фотоаппараты и ездили на «стереоскопические уик-энды». Большинство людей просто не догадываются, какие радости жизни и наслаждения добавляет стереоскопия. Многие просто не видят большой разницы в восприятии внешнего мира, смотрят они одним глазом или двумя, но мы, маньяки стереоскопии, остро воспринимаем неповторимую потерю, когда мир теряет пространственную глубину и становится плоским, как игральная карта. Возможно, мы обладаем более обостренным чувством стереоскопии и стремимся жить в более объемном мире. Возможно, мы больше чувствуем его прелесть, как, например, люди, обладающие обостренным восприятием цвета или формы. Мы стремимся понять, как работает стереоскопия. Эта проблема не так уж и тривиальна, ибо если нам удастся понять, что такое стереоскопия, то мы поймем не только простую и блистательную стратегему мозга, но и нечто очень важное о природе зрительного восприятия и даже о самом сознании как таковом.
Надо потерять один глаз на достаточно продолжительный срок, чтобы понять, как меняется жизнь в его отсутствие. Пол Романо, шестидесятивосьмилетний пенсионер, бывший детский офтальмолог, рассказал свою историю в книге «Бинокулярное зрение и страбизм». У него произошло массивное кровоизлияние в глаз, что стало причиной почти полной потери этим глазом зрения. Прожив всего один день с монокулярным зрением, Романо записал: «Я вижу предметы, но часто не могу их узнать – я утратил память о местонахождении вещей. Мой кабинет кажется мне сейчас беспорядочно заваленным разными предметами. Теперь, когда мой мир стал двухмерным, я часто не могу сообразить, где что находится».
На следующий день он продолжил: «При монокулярном зрении вещи выглядят совсем не такими, какими я видел их обоими глазами. Я режу мясо на тарелке и не вижу хрящей и жира, которые мне хотелось бы удалить. Я просто не узнаю ни жира, ни хрящей, так как они стали двухмерными».
По прошествии месяца, несмотря на то что доктор Романо немного привык к своему положению, он не перестает ощущать большую потерю.
«Хотя ведение машины на нормальной скорости компенсирует потерю восприятия глубины благодаря стереоскопичности восприятия движущихся объектов, я все же утратил способность к ориентации в пространстве. У меня нет больше ощущения, что я точно знаю, в каком именно месте я нахожусь в этом мире. Раньше я знал, где север, – теперь мне это неведомо. Уверен, что наступил конец моей способности рассчитывать путь».
Через тридцать пять дней после кровоизлияния он пришел к следующему выводу:
«Несмотря на то что с каждым днем я все больше и больше привыкаю обходиться монокулярным зрением, я не могу себе представить, что проживу так до конца моих дней. Бинокулярное стереоскопическое восприятие глубины пространства – это не просто зрительный феномен, это образ жизни. Жизнь в двухмерном мире резко отличается от жизни в трехмерном пространстве и не может даже близко с ней сравниться».
Через несколько недель доктор Романо смирился с монокулярным зрением, но все же испытал громадное облегчение, когда через девять месяцев вновь обрел бинокулярное зрение.
В семидесятые годы мне довелось на собственном опыте узнать, что такое потеря стереоскопического зрения. В то время меня поместили в маленькую, без окон палату одной лондонской больницы в связи с разрывом сухожилия четырехглавой мышцы бедра. Палата едва ли превосходила размерами тюремную камеру, и посетители жаловались на тесноту, но я привык к палате, и она в конце концов даже стала мне нравиться. Эффект воздействия суженного горизонта я ощутил позднее и вот как описал в книге «Опорная нога»: