Альдо почувствовал, как его отпускает нервное напряжение, не покидавшее его с самого утра. Неожиданный прием австрийского клана стал бальзамом для его ран. Он едва не заплакал, когда губы старой графини коснулись его щеки, а сердечный прием кузена «Фрица» – когда-то влюбленного в Лизу – тронул его сердце.

Фон Апфельгрюне сел и уже наклонился к Альдо, чтобы начать один из светских разговоров, к которым у него был истинный талант, когда стук алебарды о плитки пола помешал ему. Большой орган обрушил на собравшихся величественные звуки хорала Баха, и у Морозини по спине пробежала дрожь. Раздались тяжелые ритмичные шаги мужчин, которые несли из крипты гроб, массивный ящик из красного дерева с серебряной окантовкой, который они поставили на катафалк и окружили цветами. Клир в траурных одеждах во главе с епископом встретили покойного, и орган замолчал, давая слово слугам Божьим.

По мере того как разворачивалась торжественная поминальная служба в сопровождении органа и великолепного хора, Альдо часто смотрел на катафалк. Ему все труднее удавалось прогнать мысль о том, что под всеми этими цветами и драпировками лежит незнакомец, а не тот человек, с которым его связывала глубокая дружба. С ужасающей точностью он снова и снова воспроизводил в своей памяти изуродованное тело в парижском морге. Именно оно лежало теперь в двух шагах от него, и в Альдо росла уверенность: это не Мориц Кледерман, это всего лишь эпизод трагикомедии, которыми иногда забавляются жизнь и преступники. Он настолько остро почувствовал фальшь, что во время отпущения грехов он едва не закричал. В это время его плечо сжала рука Адальбера, который сзади нагнулся к его уху:

– Я думаю так же, как и ты, но сохраняй спокойствие!

Нервное напряжение спало, возможно, благодаря «Ave verum» [4] Моцарта, которую Альдо особенно любил. Ее исполнял бархатный женский голос, чье великолепное сопрано напоминало звучание виолончели. И, снова опустившись на колени, Морозини начал молиться с новым пылом. Если люди мошенничают, если вся эта красота окружает не того покойника, то Господь об этом знает. А Он не обманывает никогда…

Церемония уже заканчивалась. Последнее благословение, и епископ подошел к Лизе, которая от горя согнулась вдвое на своей скамеечке для молитвы. Ее бабушка и женщина в черном помогли молодой женщине подняться на ноги. Прелат взял ее руки в свои, поговорил с ней минуту с видимым сочувствием, потом осенил ее голову крестом и перешел к другим женщинам из семьи, чтобы обратиться к ним со словами утешения. Затем он подошел к Альдо, и тот поцеловал его пастырское кольцо.

Епископ был пожилой человек, в его серых глазах светилась бесконечная нежность.

– Не отчаивайтесь, сын мой! – негромко произнес он. – Мориц был моим другом, и я понимаю ваши чувства!

Сказав несколько слов Фрицу и Гринделю, он вместе с клиром направился в ризницу. Церемониймейстер, стоявший почти по стойке «смирно» перед катафалком, объявил, что принести соболезнования смогут лишь официальные лица. Остальные имеют возможность расписаться в книгах скорби, подготовленных в глубине церкви. На погребении будут присутствовать только члены семьи. Потом распорядитель пригласил Альдо проследовать за ним в комнату напротив ризницы, где выстроились близкие покойного. По просьбе Альдо для Лизы принесли стул, поскольку он чувствовал, что она на грани обморока… Затем он отвел в сторону графиню фон Адлерштайн:

– Не следует ли нам избавить Лизу от зрелища погребения? Я боюсь, она этого не вынесет!

В это время княгиня Морозини подняла вуаль, и все увидели побелевшее лицо, настолько искаженное страданием, что Альдо пришлось бороться с желанием взять жену на руки и унести ее подальше от этой церемонии, которую он уже определенно считал чудовищным маскарадом.

– Вы правы, – согласилась бабушка Лизы. – Ее нужно отвезти домой…

Гаспар, склонившийся к кузине, бросил:

– Мы не нуждаемся в ваших советах, Морозини! Я намерен сам этим заняться!

– Держите себя в руках, Гриндель! – повелительно вмешалась Валери фон Адлерштайн. – Пока не доказано обратное – а сейчас не время и не место обсуждать те непристойности, о которых вы говорите, – Альдо муж Лизы! И это я отвезу ее домой!

Женщина в черном, которую Альдо заметил во время церемонии рядом с Лизой, подошла и что-то достала из сумки. Это оказался шприц. Графиня Валери отрезала:

– Никаких уколов! Она от них тупеет! Впрочем, я думаю, что вы можете вернуться в вашу клинику! Достаточно!

Гриндель хотел возразить, но ему это не удалось. «Бабушка» повернулась к нему:

– Я сказала: достаточно, господин Гриндель! По окончании всех формальностей я увезу Лизу в Вену! Доктор Фрейд только что вернулся из Соединенных Штатов, он ею займется!

– Но фрау Вегенер…

– Она из Цюриха и сможет вернуться к своей работе в клинике. Соблаговолите ей заплатить! – Графиня повернула голову в поисках знакомого лица. – Госпожа де Соммьер, не будете ли вы так любезны позаимствовать у вас мадемуазель дю План-Крепен?

Старая дева не стала ждать разрешения. Покраснев от радости, которую она пыталась скрыть, Мари-Анжелин направилась к Лизе. Адальбер последовал за ней со словами:

– Вы не настолько сильны, я вам помогу! – предложил он. – И до настоящего времени Лиза считала меня братом!

Он без труда поднял молодую женщину, безвольную, словно сломанная кукла. Мари-Анжелин взяла ее другую руку, но помощь старой девы была скорее формальной, нежели действенной. Медсестра последовала за ними с мрачным выражением лица и поджатыми губами. Прежде чем выйти, Адальбер посоветовал, не сводя глаз с Гринделя: