Усадьба

Лидии – сироте и одной из лучших воспитанниц Смольного – хватает в жизни и собственных загадок: кто она, кем были ее родители, и почему ее, дочь французских подданных, вывезли в Россию, когда она была ребенком? Поездка в старинную и полную загадок усадьбу, принадлежащую отцу ее лучшей подруги, виделась для Лиди лишь возможностью попрактиковаться в решении задачек «на сообразительность». Ведь Лиди не может, в силу характера, оставить задачки нерешенными – а их в усадьбе уйма.

Аннотация

Лидии – сироте и одной из лучших воспитанниц Смольного – хватает в жизни и собственных загадок: кто она, кем были ее родители, и почему ее, дочь французских подданных, вывезли в Россию, когда она была ребенком? Поездка в старинную и полную загадок усадьбу, принадлежащую отцу ее лучшей подруги, виделась для Лиди лишь возможностью попрактиковаться в решении задачек «на сообразительность». Ведь Лиди не может, в силу характера, оставить задачки нерешенными – а их в усадьбе уйма.

1884 год

Российская Империя, Петербург, Смольный Институт благородных девиц

Я всегда боялась поздних визитов. Когда была девятилетним несмышленышем и жила с родителями в Париже, таким же точно поздним вечером к нам постучали. Родители мои засуетились, поспешно собираясь в дорогу, и, верно, не предполагали тогда, что спустя всего несколько часов потеряют меня навсегда. И потом я не раз убеждалась, что от поздних посещений одни беды.

Сегодня я и остальные девушки из нашего dortoir [1] находились в комнатах начальницы института, где мы имели счастье обучаться. Китти Явлонская читала вслух, а остальные занимались шитьем, когда дверь в апартаменты тихонько скрипнула, и на пороге появилась горничная. Едва я взглянула на ее лицо, как поняла: что-то случилось.

– Ольга Александровна, – взволнованно, а оттого неловко обратилась она к нашей начальнице, – доставили письмо для барышни Эйвазовой. Срочное… – и подала той потрепанный конверт.

Все девушки, оторвавшись от шитья, проследили за ним, а затем немедленно вскинули взгляды на Натали Эйвазову. Та же, верно, догадываясь, что вести дурные, напряженно уставилась в пол. Потом лишь подняла глаза – с мольбою, желая услышать от меня нечто приободряющее. Не знаю, отчего я имела над Натали такую власть, но она верила и слушалась меня, будто я была старше и мудрее. Но чем я могла поддержать ее сейчас? Я лишь отложила шитье и пожала худенькую и бледную ее ладонь. В целом свете у меня не было никого роднее, чем Натали, и ее беды я принимала так же близко к сердцу, как и свои.

Мы с девочками не тревожили Натали, пока она, оставшись наедине с письмом в dortoir, читала. Событий в жизни институток так ничтожно мало, что любой выходивший за рамки повседневности случай взбудораживает умы девушек и дает пищу для разговоров на многие недели. Наши с Натали подруги заглядывали в щель дверного проема и то и дело тормошили меня:

– Ну же, Лиди, поди к ней!

Я не слушала их и только смотрела в щель на ровную спину моей подруги, обтянутую белым шерстяным платьем. У институток все общее: комната, еда, даже платья одинаковые. Все и всё на виду. Письмо из дома – то единственное, что хоть на несколько минут позволяло нам обособиться от других девочек.

Многие и этого не имели. Среди восьми девочек, наших соседок по комнате, трое, включая и меня, не получали весточек от родных вовсе. Настя Строгова была сиротою и окончания института боялась более всего на свете, потому как не представляла, что ей делать потом. Мари Беленскую посещали на моей памяти лишь раз, как-то на Рождество. Я же, ваша покорная слуга, своих родных не видела с девяти лет. Меня, правда, регулярно навещал Платон Алексеевич, который являлся моим попечителем, но я даже фамилии его никогда не слышала. Хотя наша начальница об этом человеке отзывалась всегда с большим уважением, да и мне упрекнуть его не в чем. Именно Платон Алексеевич девять лет назад привез меня в Смольный, оплачивал мое здесь пребывание, а полгода назад оповестил меня, что, едва я закончу обучение, мне будет предоставлено место гувернантки в доме его знакомых. Не самый плохой вариант для девушки в моем положении, потому я была рада.

…Рука Натали с письмом вдруг безвольно обмякла, упала на кровать: пора! Неслышно я проскользнула в спальню, опустилась на кровать рядом с Натали и мягко дотронулась до ее плеча.

– Папенька при смерти, – безо всякого волнения произнесла моя подруга.

Глаза ее были сухими, а взгляд растерянным. Она продолжила:

– Он просит меня приехать, Лиди. Я не знаю, что делать… верно, не поеду: учебный год еще не окончен. Как могу я пропустить программу?…

Должно быть, милая Натали была слишком встревожена, чтобы осознать происходящее в полной мере. Каждая из нас, институток, многое бы дала, чтобы получить от родных срочный вызов домой – не по столь печальному поводу, конечно, но все же.

– Натали, дорогая, послушай… – несколько строго заговорила я, но Натали неожиданно резко меня перебила.

– Нет, милая, я уже решила, что никуда не поеду!

Надо сказать, что все наши учителя особенно любили Натали за ее кроткий нрав и послушание. Лишь девочки, знакомые с ней более близко, знали, что Натали будет выглядеть послушной ровно до того момента, пока требуемое не станет расходиться с ее желаниями. А уж в подобных случаях она становится такой упрямицей, что сладить с нею совершенно невозможно.