«Суббота. 31 декабря… Встреча Нового 1917 года произошла у нас на сей раз с необычайной помпой, в создании которой приняли участие художники Яковлев (Саша Яша) и Шухаев (Шух), наши дети и их товарищи и наша гордость С. С. Прокофьев (Прокошка)… Особенно эффектным и даже жутким получилось появление (в сочиненной ими же аллегорической пьеске) колоссальной фигуры Старого года, составленной из Саши Яши, сидящего на плечах у Шуха, причем оба были сплошь задрапированы в простыни, а к подбородку Яковлева приклеена длиннейшая белая борода. Надетые на руки и на ноги исполинские белые картонные ладони и ступни создавали полную иллюзию, что перед нами настоящий гигант.

Кроме того, Прокофьев продирижировал коротенькую и чудовищно звучащую «симфонию», которая была исполнена на медных кухонных кастрюлях оркестром, состоящим из нашей молодежи… наконец (или то было вначале?) Саша-Яша, Леля и Кока предстали в виде виртуозов мгновенного рисования… Вечер закончился обильным ужином (с жареными курами), причем Атичку особенно поразил своим обжорством Прокошка. Все пожелания при наступлении Нового года свелись к скорейшему наступлению мира! У меня с Акицей это действительно наше главное пожелание».

Если б знали хозяин дома и его веселые гости, что Новый год будет не только страшнее Старого, но и вообще окажется роковым для России и Европы… Но кто мог знать?

Главным пожеланием хозяина дома, всей его обширной франко-итало-немецко-русской семьи и гостей было прекращение войны, войны воистину братоубийственной (разве не немецкая кровь текла в жилах всей верхушки царствующего дома Романовых, разве не расизм разжигала военная пропаганда в многонациональном Петрограде — и сколько еще могло продолжаться кропролитие?) Судя по его недавно вышедшим в Москве дневникам 1916–1918 годов, Александр Бенуа готов был на любые перемены власти, лишь бы остановить войну, взывал к любым радикалам, чуть позднее возлагал надежды на Ленина и Троцкого, с надеждой ждал их прихода — и дождался…

В эти годы (1916–1918) на страницах дневника А. Н. Бенуа то и дело мелькает имя Яковлева. В записи за 1 февраля 1917 года Бенуа сообщает:

«Саша Яша сочетался законным браком с Каза Розой. Я их жалею обоих, но пожалуй, его в особенности. Хуже такого сочетания трудно себе представить… Я поздравил Яковлева с браком, но он отозвался на это очень странно и, скорее, кисло».

Почтенного Бенуа смущала ненадежность этого богемного брака. Может, смущало и то, что невеста была уже на восьмом месяце беременности (22 апреля 1917 года у Яковлева родился сын, о котором мы услышим в дальнейшем не больше, чем о дочери Шухаева).

В том же феврале произошла в России революция, почти демократическая, из тех, что называют сейчас «бархатными» или «оранжевыми». Появилось довольно еще пристойное, хотя и временное, правительство: в нем были вполне интеллигентные, и даже вполне бескорыстные люди, вроде князя Львова или В. Д. Набокова). Была назначена дата выборов в Учредительное Собрание, однако русская демократия была слабой, Временное правительство не смогло покончить с войной, сладить с разбегающейся армией, с неистовыми толпами, с началом разрухи… Россия пошла вразнос. Большевики, получившие на выборах довольно унизительное меньшинство голосов, совершили (не без щедрой денежной помощи немецкого генштаба) государственный переворот и просто «подобрали власть на мостовой», разогнав парламент. Тогдашний дневник Бенуа регистрирует бурные события тех дней. Иногда Александр Николаевич даже не выходит из дома, но терпеливо записывает рассказы гостей. Ну а частый его гость, любопытный до всего на свете Саша Яша хочет все видеть своими глазами и то и дело попадает в переделки. И тогда в дневнике Бенуа появляются записи вроде этих вот, сделанных в июле 1917 года:

«…Художник Яковлев не устоял перед любопытством, помчался в центр города и, прибыв на место главного боя у Публичной библиотеки, был вынужден вместе с другими пролежать несколько времени плашмя на мостовой, пока шла особенно опасная пальба и улица после нескольких залпов усеялось убитыми и ранеными».

«…Еще не кончилось шествие, как послышалась вдали трескотня и шлепание выстрелов… Все эти толпы… повернули и стали улепетывать… Саша Яша не без удовольствия (в глубине же он «сатириконец», и это только при мне он прикидывается, что относится к событиям беспристрастно) настаивал именно на позорном оттенке этого бегства христолюбивого воинства от опасности… Сам Саша Яша примостился на лесенке, ведущей в подвальный этаж, и там просидел несколько минут, после чего отправился обратно».

Яковлев попадал и в другие подобные переделки. Попадал он и на многочисленные заседания и обсуждения, где видную роль играл почтенный А. Бенуа. Началась перестройка всех и всяческих учреждений, в том числе, и художественных. Весной решался вопрос «быть или не быть Академии художеств», — сообщает Бенуа. Профессора надеялись сохранить свои места, но Бенуа высказывал подозрение, что это им «едва ли удастся, ибо брожение против них учеников, поставивших пригласить Сашу Яшу, Шухаева и Савинова — очень сильно».

Авторитет преподавателей из мастерской Кардовского стремительно растет. Желая углубить изучение старых мастеров, технологий и методов их живописи, Кардовский, Яковлев, Шухаев, Н. Радлов и другие создали «Цех Святого Луки».

Впрочем, довольно скоро вся эта суета Яковлеву наскучила, и тем же летом он уехал на Дальний Восток использовать вторую половину своего пенсионерского заграничного путешествия. Это был разумный и своевременный поступок: ко времени большевистского переворота Яковлев уже добрался в далекий Пекин. Впервые с самого их знакомства в мастерской Кардовского он надолго расстался с неразлучным своим другом Шухаевым, оставшимся в Петрограде.