Едва прибыл Слизов на флагманский «Евстафий», тут же прибил в своей выгородке над гамаком картинку малую. На той картинке персона какая-то в шляпах с перьями. Спрашивали Петра Ивановича:

— Кто таков мужик на картинке?

— Сей портрет персоны кавалера Васки да Гамы, первейшего из штюрманов мира! — был ответ Слизова.

Затем был сложнейший поход в Средиземное море. Свой «Евстафий» Слизов привел к месту эскадры на острове Менорка первым. После был Хисский бой. Когда ж свалился «Евстафий» на абордаж с турецким флагманом, Слизов храбро дрался на палубе, когда ж от взрыва крюйт-камеры «Евстафий» взлетел на воздух. Слизов был отброшен далеко в море. Долгое время плавал он, оглушенный. Держался за обломок мачты, да еще поддерживал обессилевшего капитана Круза. Так их вдвоем и вытащили.

За заслуги в Чесме, по ходатайству Спиридова, был дан Слизову мичманский чин и пожаловано личное дворянство. Затем были походы и сражения иные. Закончилась экспедиция, и вернулся в Кронштадт флот. Началась обыденная служба. Скоро, очень скоро почувствовал Слизов, как обходят его чинами и должностями, как смеются в спину сопливые мальчишки, но родовитые и со связями. Впрочем, по этому поводу Петр Иванович особо не печалился. Дело свое он знал, и делать его привык на совесть. От особ интригующих держаться старался подальше.

— И чего нервы друг дружке трепать? — удивлялся искренне. — Море большое — всем места хватит!

Дружбу водил Слизов с приятелями — старыми шкиперами да боцманами. Накоротке знался с адмиралом Крузом, с которым породнила его чесменская купель. Частым гостем в слизовском доме бывал и молодой капитан 1-го ранга Муловский. С Муловским Слизов отплавал две кампании на фрегате. Первую — капитаном, вторую — старшим из лейтенантов. И хотя годился Гриша Муловский Слизову по годам в сыновья, отношения меж ними были самые сердечные. Что сблизило этих, казалось бы, совершенно разных людей: блестящего молодого офицера и старого трудягу моряка, кто знает? Может быть, общая любовь к морю, да еще неистребимая тяга к знаниям?

— Иш, халдрон-то наш все с книжками бегает, мол, я не я, а как был сиволапым, так им и останется. Одно слово: х-а-л-д-р-р-о-н!

Халдронами в те годы презрительно называли корабельных штурманов, тех, что не допускались в кают-компанию и, завидев офицера, должны были вставать перед ним во фронт.

Шли годы, и наконец наступил день, когда сын конюха стал капитаном 1 -го ранга. Но дома Слизову так и не сиделось. Почти каждый год просился он перегонять новостроенные корабли из Архангельска вокруг Скандинавии в Кронштадт, а когда подустал от бесконечных штормов, полюбил всей душой шхеры финляндские, куда и старался в плавание напрашиваться. Тут уж и видавшие виды моряки удивляться стали.

— И что ты сыскал там, Иваныч, — говаривал при встрече адмирал Круз. — Ведь хуже места для мореплавателя поди в целом свете не сыщешь! А ты ж туда как на ярмарку ездишь!

— Да потому и катаюсь, что мне по худородству моему самое там и место! — отвечал ему седовласый капитан 1-го ранга. — Политесы там без надобности, начальство тож далече. Зато уж плавание шхерное, ровно, что война. Все время настороже быть надобно, чуть рот раззявил, и уже на камешке сидишь! А я ж в этих шхерах, что волк в лесу, любую тропинку знаю!

Правду говорил Петр Слизов, ибо не было на всем российском флоте капитана равного ему в искусстве шхерных плаваний. Не только каждый пролив зал он как свои пять пальцев, но и риф подводный за добрую милю нутром чуял. Так и служил капитан 1-го ранга Петр Иванович Слизов Отечеству верой и правдой, сердцем и душой.

Гребной флот России всегда влачил существование достаточно жалкое. О нем вспоминали только когда, как говорится, клевал жареный петух. Так уж повелось, что в мирное время галеры потихоньку гнили на приколе, а чуть в Швеции начинали высовывать из ножен мечи, на кронштадтских и петербургских верфях начинались паника и суета — это в очередной раз создавали практически заново галерный флот. Из наблюдений очевидца: «Гребной флот почти всегда бывает смешан с парусным, действие же галерами совсем разнится от управления парусными судами. Другая конструкция, другая оснастка, другие названия всякой вещи, другой порядок в плавании и проч.; так что офицер, служивший довольно на кораблях, если вступит на галеру, должен учиться узнавать вещи, их употребление и наименование. Не видав галер, всякий мореходец удивится, что для того, чтоб остановиться на якоре, бросают с галер по два якоря: один в носу, а другой с кормы. Большую еще перемену встретит офицер, привыкший к галерной службе, когда случится быть ему на корабле».

В годы Русско-шведской войны 1788 — 1790 годов Петр Слизов совершит немало подвигов, покроет себя славой в тяжелейших сражениях при Фридрихсгаме, Роченсальме и Выборге. Его повысят, но контр-адмиралом, увы, он так и не станет. Худородности и штурманского прошлого ему так и не простили…

Чтобы стать полноценным морским офицером, необходимо было во все времена иметь определенные теоретические познания и практические навыки. Именно поэтому уже с первых дней рождения отечественного флота особое внимание было обращено на подготовку офицерских кадров. Так как в России в ту пору никакой учебной базы не существовало, первых будущих моряков отправляли в Европу. Учеба там была еще та! Каждый познавал морское дело в силу своего разумения и желания, денег при этом на жизнь, как всегда, не хватало, да и нравы будущих морских офицеров кротостью не отличались.

В одном из своих писем из Бреста на имя секретаря царя Макарова Конон Зотов писал так: «Я от своей ревности все, что имел при себе, им роздал: парик, кафтан, рубахи, башмаки и деньги, одним словом, себя разорил… лучше бы было их перебить, что просят, нежели нам срамиться, а их здесь голодом морить». Дело в том, что французское Адмиралтейство, которое отвечало за обеспечение русских гардемаринов, словно в издевку удерживало у себя присылаемые им на учебу деньги, выдавая в день каждому по двенадцать копеек. Голодные гардемарины целыми днями рыскали по городу в поисках какой-либо черной работы. Ведь даже мундир стоил пятьдесят ефимков. Где уж тут думать об учебе!