О пластиковом столбе художник сказал с неприязнью. Ему по душе камень, скалы, море, облака… На картинах его вы не найдете ни одной вещи «сработанной». Но нет, это не вызов современному миру машин и синтетики. Это призыв к человеку индустриальной эпохи не забывать о том, что он часть мироздания.

Пасир Панджанг — по-малайски «длинные пески». Дом номер 291, сразу за синим пластиковым столбом сотметкой «10 км». Огромная пальма, словно опахало, бросает щедрую тень на дом. Во дворике выложенная ракушками дорожка и пурпурные цветы, напоминающие стручки красного перца, — это «коралловое дерево».

Картины на стенах «Альфа-галереи» все-таки казались чудом. Здесь все воспринималось реальнее, но от этого не переставало быть чудом. Дом открыт ветру, его можно пройти насквозь и выйти в другой дворик, а дальше — море. Когда-то оно было рядом, у порога. Теперь, отдаленное наращенным ярко-коричневым берегом, таяло в мареве. Вдали в бликах солнца трепещет черный парус. Здесь, на холсте, дети солнца купаются в его лучах. В доме среди картин летал голубь. Он словно хотел присоединиться к птицам на холсте. Может, к той, что на коленях у девушки с картины «Девушка-гибискус». Есть такой цветок — красный, ажурный. Малайцы называют его «бунга райя» (цветок радости). В соседней Малайзии, а также на Фиджи, и Гавайях он считается национальным цветком. В тропиках весьма популярен. Сорванный, он все еще цветет, даже без воды, увядает лишь к ночи вместе с ушедшим днем.

После недавнего знакомства с художником мир на его холстах казался совсем близким, живым. Однако пришла пора расставаться. Появилась девушка, деловая и озабоченная. Она ходила между картинами, методично и профессионально приклеивала к ним надписи: «Болотная девушка», «Ку-ку, Луна»…

Холсты переезжали в Пинанг, к другим людям. Там в картинной галерее уже висели афиши о предстоящей выставке Ко. А голубь, словно предчувствуя расставание, беспокойно летал — то вылетит во дворик, то опять залетит в дом. Может быть, и он решил отправиться в Пинанг?

Художник должен был вот-вот уехать «далеко и надолго».

— Меня все больше и больше интересуют две вещи — линия и круг, — сказал он, когда мы прощались в «Альфа-галерее». — Ведь с этого все начиналось. И первобытная живопись. А вот прочтет ли зритель мое послание?.. Чтобы послание дошло до сердца зрителя. Наверное, в этом и есть назначение художника.

Прошел год. Ко Суй Хо побывал в США, где работал в иной сфере — графике. И снова выставка в «Альфа-галерее». Человек и окружающая среда — этой теме Ко остался верен. Но исчезли трогательные существа, навеянные памятью о детстве, не стало ярких красок. Острые линии. Квадраты. Черные, серые тона. Иная среда — иные средства выражения. Человек в урбанистическом пространстве.

Профессионально художник был доволен поездкой: попробовал себя в графике. Но многое разочаровало в том мире «мальчика из кампонга».

— Очень немногословны люди, вечно спешат, сказать слово — это уже событие. А если говорят, то как-то слишком прямо, мало глубины, скрытого смысла.

— Вернетесь к своим облакам, Суй Хо? — спросил я художника.

Он ничего не ответил, пошел в соседнюю комнату и принес полотно. Оно очень напоминало те, прежние.

— Вот только что написал в горах Малайзии, снова возвратились образы детства. Но как буду работать дальше, не знаю. Человек развивается по спирали. Идет вверх, но оглядывается на пройденный виток. Однако смотрит на него уже другими глазами, ведь сам-то он изменился.

Нет, он не похож на мэтра, все еще ищет себя…

Сначала старик примеривался, приспосабливал колючий дуриан на ладони, осторожно, неторопливо, ведь шипы дуриана такие злые; затем поднес его к носу, долго нюхал, потом стал прислушиваться, словно это не фрукт, а раковина и хотел он услышать пение туманного моря. Наконец решительно сказал: «Этот». Вокруг лотка, на котором лежали оливкового и желтоватого цвета продолговатые фрукты с острыми грубыми шипами в ярком свете висящей лампы, стояли покупатели. Никто не торопил старика: покупка дуриана — дело серьезное…

Пожалуй, нет на свете другого фрукта, который родил бы столько легенд, историй и был столь противоречив, как дуриан. В своем отношении к дуриану люди четко делятся на две категории — те, кто его любит и те, кто его ненавидит. Третьего не дано. Спросите сингапурца: «Вам нравится дуриан?» И если он принадлежит к первой категории счастливцев, ответ будет молниеносным: «Я люблю дуриан». Заметьте, люблю. Глагол «нравится» не годится.

Покупатели все прибывали — пешком, на велосипедах, мотоциклах, мотороллерах, визжали тормоза машин. Продавцы знали, где расположить свой базар: рядом с шоссе, соединяющим аэропорт с центром. И те, кто возвращался из аэропорта, неминуемо тормозили на огонек.

Когда приходит сезон, в разных концах острова возникают дуриановые базары, одни тихие, скромные, как этот, другие шумные, с размахом. Вот, например, площадь у мечети Ходжа Фатима, одной из самых старых в Сингапуре. Она ничем особенным не примечательна. Но в эти дни совершенно преображается. Появляются временные деревянные конструкции с натянутыми зелеными тентами — крытый рынок. Пустынный по утрам, после полудня он оживает, начинает дышать, кричать, жужжать, как всякий восточный базар. Но не ищите на нем пестроты и разнообразия.