Я люблю их, потому что у них была душа… Мы не рассказываем нашим детям правду.

Я пришел сюда, чтобы вспомнить истину. Сотни тысяч людей были убиты революционными солдатами в Вандее, в регионе Западной Франции, где роялизм был мощной и благородной силой в среде крестьян и священства, выступающей против революции.

На самом деле тогда (в 1793 году) вся Франция была потрясена его смертью, и все провинции были против того, что произошло в Париже. Он был отцом нации… Его плохая репутация после смерти и до сих пор в школьных учебниках — это вина «политкорректного» варианта французской истории, и эта «политкорректная история» в последнее время была оспорена рядом французских историков.

Да, я очень рада слышать эту ежегодную мессу для Людовика XVI. Это показывает, что французский народ не забыл об этом нежном монархе… Что-то вроде последнего царя России, Николая.

В том, как было подготовлено и совершено убийство Царской семьи, как его сначала отрицали, а потом оправдывали, есть какая-то исключительная гнусность, нечто, что отличает его от других актов цареубийства и позволяет усматривать в нем прелюдию к массовым убийствам XX века… Подобно героям «Бесов» Достоевского, большевики должны были проливать кровь, чтобы связать своих колеблющихся последователей узами коллективной вины. Чем более невинные жертвы оказывались на совести партии, тем отчетливей должен был понимать рядовой большевик, что отступление, колебание, компромисс — невозможны, что он связан со своими вождями прочнейшей из нитей и обречен следовать за ними до «полной победы» — любой ценой — или «полной гибели». Екатеринбургское убийство знаменовало собой начало «красного террора», формально объявленного шестью неделями позже… Когда правительство присваивает себе право убивать людей не потому, что они что-то сделали или даже могли сделать, а потому что их смерть нужна, мы вступаем в мир, в котором действуют совершенно новые нравственные законы. В этом и состоит символическое значение события, случившегося в ночь с 16 на 17 июля в Екатеринбурге… [47, с. 541].

Этот момент XX века ознаменовал поворот к геноциду, после чего миллионы безымянных существ были помещены в список расходных материалов, и мир вступил в совершенно новую моральную сферу. Если эта тенденция сегодня вернулась к человечеству, то это опыт России, который вывел XX век на этот путь. Это последнее наследие последнего царя — Анастасия и Алексей, взявшись за руки, как бы идут по истории России: загадка и символ боли века [7].

Мы должны, повинуясь учению Слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падет и на нас, а не только на тех, кто совершил его. Не будем здесь оценивать и судить дела бывшего Государя: беспристрастный суд над ним принадлежит истории, а он теперь предстоит пред нелицеприятным судом Божиим, но мы знаем, что он, отрекаясь от престола, делал это, имея в виду благо России и из любви к ней… Он ничего не предпринимал для улучшения своего положения, безропотно покорился судьбе… и вдруг он приговаривается к расстрелу где-то в глубине России, небольшой кучкой людей, не за какую-либо вину, а за то только, что его будто бы кто-то хотел похитить. Приказ этот приводят в исполнение, и это деяние — уже после расстрела — одобряется высшей властью. Наша совесть примириться с этим не может. И мы должны во всеуслышание заявить об этом, как христиане, как сыны Церкви. Пусть за это называют нас контрреволюционерами, пусть заточают в тюрьму, пусть нас расстреливают [47, с. 538].