Хоть за Сашей любви к порядку никогда не наблюдалось, на него время от времени находили приступы аккуратности. Сейчас он сортировал принесенную прессу по датам и складывал в ровную стопку. Забравшись в кресло с ногами, он начал чтение с наиболее старого номера.

Одесса жила бурной жизнью: концерты, фестивали, аварии, пожары и цирковые представления. В одних домах отключали воду. Холодную, разумеется — горячей летом никогда не бывало. Другие дома затапливало.

Перед глазами Носова мелькнуло знакомое имя. Сначала он даже подумал, что это от переутомления начинает мерещиться. Он перелистнул страницу назад и убедился: не показалось. На развороте крупным шрифтом чернел заголовок:

«Покровитель искусства Рузанцев».

В следующей газете тоже обнаружилась статья о Рузанцеве, она называлась: «Настоящему гражданину посвящается». Другие издания не отставали: «Прощание с меценатом», «Одесса будет помнить» и даже «Сраженный пулей недругов».

Журналисты скорбели по безвременно ушедшему бизнесмену Николаю Георгиевичу Рузанцеву. Они представляли его как благотворителя и сравнивали с благородным купцом, столпом украинской экономики.

«Очень интересно, — подумал Носов, — ближайший родственник наших подопечных совсем недавно почил».

Автор последней статьи выдвигал свою версию скоропостижной кончины предпринимателя. По его мнению, Рузанцева застрелили. Трагедия произошла в загородном доме покойного. Когда Николай Георгиевич ранним утром подошел к окну, чтобы вдохнуть свежего морского воздуха, карауливший в саду снайпер недрогнувшим пальцем нажал на курок. Пуля попала бизнесмену в лоб и мгновенно лишила его жизни.

Журналисту также была известна судьба киллера: после рокового выстрела тому удалось прожить лишь несколько минут — его тут же убили заказчики.

А заказчиками, писала акула пера, являются молдавские нувориши. Из-под их носа Рузанцев увел прибыльный контракт.

Прочтя подпись под статьей, Саша улыбнулся: автора звали ни больше ни меньше, как Недремлющее Око.

Всю ночь Носова будоражили различные идеи. Он встал ни свет ни заря и маялся, ожидая часа икс. Уничтожив кучу бумаги, Саша систематизировал все свои версии: теперь на журнальном столике перед ним лежал лист с аккуратными записями в несколько строк.

Его мучила жажда деятельности, он готов был прямо сейчас мчаться проверять свои домыслы, но город еще спал утренним сном. Наверняка еще не проснулся и не пришел на службу капитан Боярчиков, так что все равно пришлось бы его дожидаться под дверью. Спал и Шубин, и он бы не понял, если бы его разбудили в такую рань.

Шесть утра. Солнце уже заглянуло золотистым глазом во двор гостиницы. Саша осторожно вышел из своей комнаты и прокрался по коридору на веранду.

Его окатила волна свежести, потом по телу побежал мурашками холодок. Лейтенант не торопился уходить обратно в теплый номер, он смотрел на улицу, которая выглядывала из-за высоких гостиничных ворот. Ни прохожего, ни автомобиля — вокруг приятная провинциальная тишина. Сами собой рождались мысли: а не приехать ли в этот город еще раз, а может, остаться здесь навсегда? По крайней мере, ближе к пенсии стоит всерьез задуматься о переезде.

Сашины грезы о заслуженном отдыхе прервал тихий скрип двери. На веранду, потягиваясь, вышел Шубин.

— Подняла тебя нелегкая, — проворчал он. — Ладно у меня коммунальная привычка, если спозаранку не встанешь, в санузел не прорвешься. Тебе-то чего не спится?

К своему удивлению, в восемь они застали Боярчикова. Альберт сидел за столом один в большом кабинете. Судя по количеству рабочих мест, он делил кабинет с тремя сотрудниками. Аккуратно сложенные бумаги выдавали в капитане любителя порядка. По правую руку — идеально ровная стопка папок, по левую — чистые бланки. Книга в темно-зеленой обложке, стакан с заточенными карандашами и урна без единой соринки.

Сам Боярчиков находился в этом уголке гармонии еще с половины седьмого. Он любил приходить сюда задолго до начала рабочего дня, когда никого нет. Альберт неторопливо обходил всю комнату, снисходительно глядя на заваленные хламом столы коллег. Склонностью к творческому беспорядку особенно отличался старлей Субботин. Он никогда не сидел на месте, по обыкновению всегда где-то пропадал. Забегал на полчаса, рылся в ящиках, находил в ворохе нужную бумажку и снова исчезал. Правда, у Субботина лучше всех обстояли дела с раскрываемостью. За это Боярчиков ему мысленно прощал неопрятность.

Он вообще был крайне неконфликтен, считал, что не к лицу большому начальнику и уверенному в себе человеку с кем-либо ссориться. Начальником он, естественно, не был и уверенным в себе человеком тоже. Низкорослый сорокалетний мужчина, не достигший в жизни ничего особенного, ужасно страдал от своей нереализованности. Альберт слыл добродушным простаком. В отделе его никто не воспринимал всерьез; относились к нему, как к мыши: пользы никакой, но и вреда не приносит. Все его многочисленные идеи и предложения вызывали у коллег улыбку. Начальство сразу отмахивалось — замечательные мысли, иди воплощай, потом доложишь. Уметь бы воплощать. Он — генератор, разработчик планов и сложных комбинаций, а выполнить — это каждый может, вон молодняка сколько, пусть бегают. Но он не начальник, приказывать не может, разве только предложить, посоветовать, в каком направлении следует рыть землю. Оперативники его слушали, кивали в ответ и торопились кто куда ловить преступников.