— Когда?

— Да когда не пустила к Игнату, а он все звонил и звонил из проходной — в море ушел, не попрощавшись… А какой моряк уходит в плаванье, не попрощавшись с любимой? Разве ты этого не знаешь, живя в Новограде? Разве не догадываешься, каково ему в море, если он не услышал от самого близкого человека два дорогих слова: «Счастливого плаванья»? Ты мне тогда уважила! Молчишь? Язык прикусила?

— Нет. Не прикусила. Просто я на самом деле не могла уйти. И потом я не собираюсь бракоделам все спускать. А знаешь, ты должна, как и до сих пор стараешься, быть примером для девчат. Везде. И на работе, и дома. Ну, что распустила нюни? Ничего с твоим Гнатом не случится. Хлебнул соленой на Баренцевом, теперь попробует на Черном… Недаром матросы зовут его Соленым… Разве не слышала?..

— Слышала! Ну и что? — топнула ногой вторая.

— Как это что? А то, что сотни моряков, когда ударит сигнал боевой тревоги, летят в море. Летят, оставив и жен, и любимых, детей! А матросы? Разве они прощаются с любимыми, если у одного девушка на Чукотке, а у другого за Карпатами? Ой, не пори ерунду, девушка…

Олеся пожала плечами, повернулась к постелям подружек:

— Вы слышали такое, девчата? Она меня бессердечной хочет сделать…

Сквозь щель в окне подул ветер, закачал вышитый рушник, под которым висели фотографии чужих отцов, родственников, знакомых. Их развесили новые девчата, поселившиеся здесь. Олеся знала их мало, поэтому она без сожаления сухо проговорила:

— Прощайте! Скоро моряки и вас научат, как надо их дожидаться. И провожать, когда в море идут…

Она сняла висевшую над ее кроватью последнюю семейную фотографию и вышла из дома. Ветер набросился на нее, рванул юбку, оголив загорелые стройные ноги. Олеся не сопротивлялась, ведь она была в лесу одна. Только придержала шелковую косынку, чтобы не растрепались волосы. Глядя на фотографию в березовой рамке, она горячо прошептала:

— Ой, мамочка, если бы ты знала! Ой, мамочка, родная…

С фотографии смотрели ласковые знакомые глаза. Снимок уже потускнел и выцвел на солнце и от соленых ветров, но глаза по-прежнему излучали тепло… Большие и внимательные, они казались усталыми.

Олеся помнит маму очень смутно, как в тумане. Иногда сквозь этот туман пробивается солнечный луч и воскрешает далекие дни, словно выхватывая их крейсерским прожектором из морской глубины. Вспыхнет прожектор, осветит какой-нибудь кусочек жизни — и погаснет. А потом уж Олеся сама дорисовывает образ мамы. И отца… И старших… И тех, что помоложе, — братишек и сестренок… И отчий дом видит…

Дом старый, но крепкий. Отец строил его сам, подбирая самые плотные дубовые бревна для сруба, ясеневые стропила, кленовые доски на пол… Олеся этого не помнит. Лесники рассказывали ей об этом и еще о том, что гранитный фундамент отец клал на морском цементе, из которого в портах строят волнорезы и фундаменты для маяков.

Век будет стоять на нем дом, построенный отцом и матерью, а их самих нет в живых, да и дети их, кто выжил в войну, разлетелись по свету. Мария вышла замуж и живет в Минске, работает на тракторном; Николай — монтажником электрических подстанций и недавно получил квартиру в Воронеже; Ленька, окончив школу ФЗУ, оказался в Свердловске, токарь по цветным металлам. Живет в общежитии, а женится, так завод и ему квартиру даст. Писал как-то об этом, хвалился Олесе. Вот и все. Трое не выжили в оккупации… А теперь и она покидает отчий дом, не насовсем, правда, потому что оставляет и кровать и кой-какие пожитки, переселяясь к подружкам в Новоград, для которых лесная сторожка была как транзитная станция. Девушки, казалось, ожидали здесь свой поезд, увозящий их в неизвестные края. А когда поезд прибывал, они прощались с домом лесника, уступая места новым постояльцам. Пусть живут на здоровье и присматривают за лесом. Может, какая-нибудь из них и останется в лесу, и полюбит деревья, как Олеся. Будьте счастливы, сельские девчата, пока что робкие и стеснительные. Может, кто-нибудь из вас найдет дорогу и к нам на фабрику. Что ж, примем! Вы не бойтесь, семья ткацкая и велика, и добра… Она научит вас многому…

В этой новой рабочей семье Олеся временами уже начинает забывать, что она круглая сирота. Она вспоминает об этом лишь тогда, когда приезжают в гости братья или сестра. А появляются они раз в год, проездом на Кавказ. До Новограда — поездом, а потом по морю. Они останавливаются на день-другой в отчем доме, любуются Олесей и все хвалят, какая красивая стала да самостоятельная. А разве они не самостоятельные? Такие взрослые все и серьезные, прямо куда тебе! Ходят по лесу или в саду бродят, пытаются узнать деревья, которые помнят молоденькими саженцами. Теперь они вон как вытянулись! Отец с мамой, когда рождался ребенок, всегда сажали дерево. Марии — грушу, Николаю — грецкий орех, который, разросшись, совсем заслонил густыми ветвями дом, Леньке — сливу, Олесе — не деревцо, а виноград. Осенью и летом Олеся посылает каждому фруктовую посылку с его дерева — угощайтесь, не отказывайтесь от гостинцев из родного дома.

Только самой старшей, Марте, Олеся не шлет посылки. Как угнали ее фашисты на каторгу, так нет и по сей день. Скиталась она по белу свету: и батрачила, и в лагерях насиделась, а когда наступил мир, Марта оказалась в американской зоне, — не захотели ее отпустить на родину. Сестра вышла замуж за француза Анри, с которым вместе были в лагере, работая на подземном заводе и надеясь вырваться на волю, в родную сторонку. Не вырвалась. Она теперь тоже работает на ткацкой фабрике. Анри на заводе. У них двое детей.

Иногда Марта пишет Олесе письма и все спрашивает: «Ой, Лесенька, родная, пропиши мне, как там мой горький миндаль растет у нашего дома? Как он цветет весною?.. Не вижу я здесь ни цвета, ни света…»

Горький миндаль вырос на славу. Приезжай, Марта, посмотри. Увидишь, как густо усыпаны ветки розовым цветом. Будто кто-то укутал дерево тончайшими розовыми полотнищами шелка. И запах у пего крепкий, пьянящий. Разросся Мартин миндаль, как дикий кизил: он цветет и перед крыльцом, и вокруг дома, и по всему саду. Послала бы я и тебе, Марта, горького миндаля, да не разрешают. Карантин, говорят. А то бы и ты посадила, Марта, миндаль у себя под окошком и смотрела бы, какого у нас тут цвета да света и в горах, и в самом Новограде, и у моря…