#10

Триумф

Напавшего на меня террориста опознали только благодаря сделанной в ателье мадам Пестяновой фотографии. И когда Томский полицмейстер и мой друг, Фелициан Игнатьевич Стоцкий, спустя три дня явившийся ко мне с отчетом, назвал имя, первое, о чем подумалось - что это не иначе, как жирная точка, в первом томе романа о новой моей жизни. Что это не первое на меня покушение, и, боюсь - не последнее. Но, тем не менее, именно этот выстрел подвел итог первым двум годам моего пребывания в этом теле. В этом веке. В этом Томске.

Убитого мной злоумышленника звали Амвросий Косаржевский, и он, до недавнего времени, был мужем Карины Бутковской. Я уже, кажется, говорил, что в деревеньке Большое Кривощеково, путешествующий в Томск доктор Зацкевич принимал у Карины роды. Как акушер сам потом рассказывал - случай был тяжелым. Плод занимал неправильное какое-то положение, и если бы не своевременное вмешательство доктора, с большой вероятностью, дело могло закончиться смертью и матери и ребенка.

И все-таки, Карина разрешилась от бремени. Малыш, мальчик, которого нарекли при крещении Аркадием, был вполне здоров. Что нельзя было сказать о самой роженице. Ей требовался постоянный врачебный надзор, о чем, конечно же, нельзя было и мечтать в глухом приобском селении. И Амвросий решил перевезти жену в Томск.

Каким-то волшебным образом им удалось-таки пробраться до самой переправы через Томь. Проехать триста с лишним верст по тракту, не встретить ни единого татарского разъезда, не нарваться на распоясавшихся на дорогах разбойников, и на берегу реки, в получасе от города, узнать, что ссыльнопоселенцам, да еще и полякам, приказом тайного советника Лерхе, въезд в столицу края запрещен. Калтайские татары, охранявшие Томские паромы, не понимали и половины слов, которые говорил им белый от ярости поляк.

Карина умерла, и пан Косаржевский похоронил ее прямо под соснами на берегу. Пробормотал молитву, снял с ее шеи серебряный крестик, и закопал. А потом, прижав в себе кулек с тихонечко пищавшим ребенком, сел в лодку, рассчитался с перевозчиком тем самым Карининым нательным крестом, и поплыл на другой берег. Мстить.

Оружие нашлось в схроне, в подвале "польского" клуба. Ребенка Амвросий оставил на попечение присматривавшего за усадьбой сторожа, зарядил пистоль, и отправился меня убивать.

Такая вот вышла грустная история. Дамы ревели в три ручья, заляпав слезами дешевую бумагу отчета судебного пристава.

К слову сказать, Аркашу Косаржевского взяли на воспитание, можно считать - усыновили, Цыбульские. Своих детей им Господь не дал. Злой народ шептал, дескать - не тем перстом Захарка молится, оттого и не выходит у них ничего. Пока дела у Цыбульского шли не шатко не валко, он особенно и не переживал. Потом, как деньги в семье завелись, и появилась уверенность в будущих днях, задумываться стал - кому свое, немалое уже, богатство оставит?! Так что Захарий Михайлович с Феодосьей Ефимовной, это громкое событие с пальбой на главной улице города, за знак с Небес приняли.

Мне же какого-нибудь Знака только и не хватало. Во второй половине лета стало вдруг скучно. Не то, чтоб совершенно нечем было себя занять. Нет. Дел по-прежнему было более чем достаточно. Только стал замечать, что все делается как-то само собой.

Штукенберг с фон Мекком сами строили мою железную дорогу, а фон Дервиз с присланными из Москвы стряпчими сам сговорился о продаже "заводской" дороги. И все участники этой операции очень неплохо заработали. У меня на счету миллион с хвостиком, откуда ни возьмись, образовался, и остальные, наверняка, тоже себя не обидели.

Чайковский с Пятовым сами катали рельсы, и сами, на корявенькой тележке запряженной четверкой лошадей, развозили по участкам. Огромным спросом пользовались гвозди и простое железо в полосах. В Сибирской столице даже организовали оптовый склад, куда чуть ли не со всего пространства от Оби до Енисея кузнецы за сырьем приезжали. А ведь существенную часть еще и Васька Гилев для перепродажи в Монголии забирал.

Гинтар, или как его все чаще называли в городе - управляющий Мартинс, сам застраивал Томск. У него уже два своих кирпичных завода было, и еще несколько, в которых старый прибалт долю имел. Плюс - его строительная фирма обороты набирала. Умудрялся чуть не все самые ценные подряды у города и администрации получить. Он и вокзал строил, и здание Главного Управления, и жилье для приехавших из Омска чиновников. Еще парочку своих доходных домов заложил. С июня, как вода в Томи на убыль пошла, рабочие начали сваи вбивать в топкие береге Ушайки. Гранит для будущих набережных еще зимой на санях привезли.

Приказчики Фонда сами собирали "налог" с купцов, и выплачивали чиновникам существенную, иногда превышающую официальное жалование, прибавку за усердие. Я даже подписывал как-то раз бумаги дозволяющие открытие филиалов в главных городах наместничества. И в Тобольске, и в Семипалатинске, и в Верном. Потом уж и в окружных городках появятся. Не все сразу.

В июле прибыла из Тюмени последняя партия датских переселенцев. Для них, кто желал крестьянским трудом жить, уже давно, еще с прошлой осени участки были приготовлены. Так что тоже все прошло само собой. С весны в западной Сибири настоящий земельный бум начался. Мы, как путние, комиссию собрали. Хотели специальные отряды землемеров создавать, чтоб все возможные для прибывающих из России крестьян, участки определить. А оказалось, что и это не понадобиться. Очень много желающих купить у государства кусок целины и в аренду переселенцам сдавать нашлось. Мне говорили, даже из Санкт-Петербурга стали поверенные приезжать и в Томске конторы открывать. Называли известнейшие в Империи дворянские фамилии, готовые вложить в свои новые уделы изрядные деньги. Да чего уж там далеко ходить! Володя Барятынский письмо из Кульджи прислал, со вложенным в конверт векселем на десять тысяч. Просил поспособствовать, чтоб и ему землицы купить. Помог, конечно. Отчего хорошему человеку-то не помочь?!