— Как, Василий Васильевич, не ругаете меня, что поехали?

Василий Васильевич только руками развёл:

— Толк вышел, так жалеть не приходится.

— Долго у нас пробудете?

Ещё на Урале, узнав о командировке, старый Кораблёв старался выговорить себе срок побольше. В дороге он даже мечтал — остаться бы в Ленинграде совсем. Но, поговорив с Владимиром Ивановичем и разобравшись в том, что блокадные условия не позволят развернуться широко, сравнив масштабы производства здесь и на Урале, он сурово отказался от своей мечты.

— Долго не могу, — ответил он. — Да и не нужно. Вы мне дайте под начало моего Григория и ещё пяток знающих людей, я их проинструктирую, сами сумеют. — Он помолчал и признался: — Боязно мне, Владимир Иванович, как бы там темп не снизили… А на фронте-то, видите, как оборачивается…

Потом он пошёл по заводу, то и дело останавливаясь, как вкопанный, перед страшными разрушениями. Из иных полуразрушенных цехов нёсся задорный звон и скрежет металла, шипение работающих резцов, стук молотов, голоса. Василий Васильевич устремлялся туда и разыскивал среди незнакомых женщин и подростков знакомых «стариков» — и с ними забывал о горечи этого свидания с еле дышащим заводом, потому что «старики» верили, что всё восстановится, вернётся.

Он вздрогнул от радостного удивления, увидав в пролёте сборочного цеха знакомые фигуры Курбатова и Солодухина. Всё таким же иронически спокойным выглядел Курбатов, так же рыхло и массивно было подвижное тело Солодухина, так же съезжали на кончик носа его очки — но, самое главное, старые приятели всё так же спорили, и совсем по-прежнему, петушком налетал на Курбатова Солодухин.

— Будто я и не уезжал, — сказал Василий Васильевич, подходя к ним.

После первых объятий и расспросов Курбатов пожаловался, любовно косясь на Солодухина:

— Всю душу выел мне толстопузый. Прямо сладу нет.

А Солодухин виновато и нежно пробурчал:

— Ладно, не жалуйся, Василий Васильевич знает, что ты за птица.

— В ваши споры мешаться, что мужа с женою судить, — отмахнулся Василий Васильевич. — Сам же и виноват окажешься… Сын мой здесь?

— Господи, дураки мы! — вскричал Солодухин и рысью побежал по цеху, крича во весь голос: — Гриша! Ко-раб-лёв!

— Пойдём к нему, — предложил Курбатов.

Они застали Григория за разборкой мотора. Помогал ему круглолицый паренёк лет пятнадцати-шестнадцати, и старый Кораблёв с одного взгляда определил, что паренёк работает толково, со сноровкой. А Гриша осунулся, пожелтел, постарел, розовый бугристый рубец, пересекавший его лоб, странно изменил его.

— Отец! — изумлённо вымолвил Григорий, поднимаясь.

Паренёк тоже почтительно поднялся и сказал, деликатно отводя глаза.

— Здравствуйте, Василий Васильевич.

Его робкое приветствие помогло Василию Васильевичу справиться с собою.

— Ну, здравствуй, мастер, — сказал старик. — Ты чей такой, что знаешь меня?

— Кто же вас не знает…

— Аверьянова сынишка, — объяснил Григорий. — Помощник у меня, правая рука.

— А-а, то-то я смотрю, сноровка у тебя. В отца значит. Зовут как?

— Александр.

— Выходит, Александр Николаевич. Ну, ну, работай, Николая Егорыча Аверьянова сын должен в первоклассные мастера выйти.

Он повернулся к Григорию и почувствовал, как мучительная отцовская жалость слезами подступает к глазам.

— Эк тебя скрутило, Гриша. Половина осталась… Пойдём куда-нибудь поговорим, или не можешь?

— Идите. Григорий Васильич, я сделаю, — сказал Сашок.

— Сделает, — с гордостью подтвердил Григорий. — Если так пойдёт, я его скоро бригадиром поставлю. Королём мотористов будет!

Отец и сын прошли в пустую конторку и сели рядышком на скамью. Многое хотелось им рассказать друг другу и о многом расспросить, но в эти первые минуты свидания всё смешалось в голове и всё казалось не тем самым главным, о чём следует поведать. Потом Василий Васильевич сказал:

— Что ж, Гриша. Вижу, постоял ты за всех нас… А я вам тут новинку одну привёз, интереснейшее, понимаешь, дело…

Кончился рабочий день, давно разошлись рабочие, уборщицы подмели цех и погасили свет, а старый и молодой Кораблёвы всё сидели в конторке. Старик чертил на клочках бумаги, самодельными чертёжиками подкрепляя устные объяснения. Сын вглядывался в рисунки отца, кивал головой и старался точнее схватить суть важного и остроумного усовершенствования, до которого додумались конструктора и рабочие на далёком Урале. Время от времени старик гордо спрашивал: