Но это мало, подумала Нина, я же ничего не смогу купить… Но она не успела и рта раскрыть, как старуха с чепчиками, а за ней и другая, с галошами, накинулись на дядьку, он даже попятился.

— Ах ты, шиш окаянный, чего делаешь! Видишь, что девка неопытная, так и норовишь объегорить?

Подошли другие женщины и тоже принялись орать на дядьку, а он все пятился, пока не исчез за ларьками.

— В базарный день ты, глупая, за них всю тыщу возьмешь! — сказала та, что с чепчиками— А уж восемьсот верных!

Но Нина-то знала, что ни за тысячу, ни за восемьсот ей не продать, и базарного дня ждать она не могла. И стоять тут долго тоже не могла в своих ботиках, совсем зашлись ноги, коленей уже не чувствовала и сейчас подумывала, куда бы забежать погреться.

Кто-то сзади ткнул ее в плечо, она обернулась. Из- за ларька к ней тянулась рука с деньгами — разложенными веером сотнями. Их было пять, Нина взяла, протянула часики, которые тут же исчезли в огромном кулаке, сказала: Спасибо.

Старуха с чепчиками покачала головой:

— Ах, глупая, глупая! Ее обманули, а она — «спасибо». Да он эти часы завтра же за тыщу продаст.

Нина улыбнулась, купила облюбованный чепчик, положила в мешок, побежала в продуктовый ряд. Там тоже было пусто, только старик продавал пшено на стаканы, а второй прохаживался, держа под мышкой обернутый газетой кирпич хлеба. Она купила этот хлеб и три стакана пшена, побежала, постукивая задубевшими ботиками.

Погреться было негде, она заскочила в подъезд какого-то дома, но там было так же холодно, как на улице, руки прилипали к железным ручкам, — нет, сегодня она уже не в состоянии никуда идти, надо домой. К тому же через два часа кормить.

В трамвае тоже было холодно, но дыхание пассажиров смягчало воздух. Нина старалась пробраться в самую середину толчеи, чтобы хоть немного согреться.

Витюшка еще спал, она дрлго растирала шерстяными перчатками ноги, потом отмерила стакан пшена, помыла его, поставила варить. Ей никогда не приходилось варить пшено, получилось неизвестно что, то ли густой суп, то ли жидкая каша. Потом она взяла у Ады в шкафчике головку лука, достала между рамами комбижир, поджарила лук, заправила варево.

Медленно, с болью отходили ноги и запястья рук — словно сотни иголок вонзались в пальцы, — и она решила, что правильно сделала, вернувшись в дом, иначе поморозилась бы.

Сегодняшним днем она была все-таки довольна: дала телеграмму и принесла хоть немного продуктов, здесь не то, что у Ваниных, здесь все живут на карточные пайки, и она не могла есть не свой хлеб.

Разлила по тарелкам густой суп, отнесла матери Ады и мальчику — его звали Вовой, отрезала им по большому куску хлеба и сама поела на кухне.

— Ах, хорош кондер, — похвалила мать Ады, когда Нина пришла забрать тарелки. Нина улыбнулась: оказывается то, что она наварила, называется кондером.

Жаром горели ноги, она думала, что вот сейчас покормит «сына и приляжет хоть ненадолго, и все бы хорошо, все бы терпимо, но вечером придут с работы Михаил Михайлович и Вера, как им сказать, что нигде еще не была — ни в военкомате, ни в исполкоме? А может, сегодня они ни о чем и не спросят, такой мороз, даже воробьи не летают, но вечером она впервые услышала это: «Как успехи?»

Вопрос задал Михаил Михайлович, когда они с Адой грели воду, чтобы искупать Витюшку, тут же толклась Вера, разогревала ужин.

Нина молчала, и он опять спросил:

— Так ты нигде не была?

Ада демонстративно вышла, хлопнув дверью, а Нина все молчала, не знала, что сказать — вот уж и правда, размазня, вспомнила она Марусино слово.

— Папа, Нина ничего у нас не ест, — пожаловалась Вера. — Она питается у Ады, это неудобно.

— Конечно, неудобно, — подхватил Михаил Михайлович— Мы свои, а как говорится, свой своему поневоле друг, а Галинские — чужие…

— Они не чужие, — возразила Нина. — Они из Москвы.

— Ну и что? В Москве миллионы живут… И что же, все родня?

— Да, все родня.

Она встала и ушла в комнату к Аде, они сидели там, Ада дошивала Витюшке распашонки, которые накроила из двух своих наволочек, а потом, когда кухня освободилась, внесла корыто, обдала кипятком, чтоб нагрелось. Налила воду, развела слабо марганцовку, пробуя воду, окунула голый локоть — Нина запоминала все эти приготовления.