Между тем англичане настаивали на немедленном выполнении своих условий в полном объеме. Имелись в виду четыре условия:

1) принесение официальных извинений Великобритании,

2) полное возмещение ущерба пострадавшим,

3) наказание виновных офицеров независимо от чина и должности (в первую очередь подразумевался командующий русской эскадрой) и

4) гарантии неповторения подобного в ходе дальнейшего похода эскадры [164] ,

напряжение росло с каждым часом, и уже утром 13(26) октября Лансдоун на очередной встрече с Бенкендорфом потребовал, чтобы движение русской эскадры было остановлено, а «если ей будет позволено продолжить путь», «то между нами до истечения недели может начаться война». В тот же день британский министр в собственноручном послании Бенкендорфу вновь потребовал от России не только провести тщательное расследование «прискорбной атаки русским флотом британских траулеров» и «примерного наказания» виновных, но и принятия мер к тому, чтобы подобное не могло случиться впредь. «Офицеры, охваченные паникой, отдав приказ об атаке, считали и, вероятно, считают до сих пор, — писал Лансдоун, — что имеют право обращаться с любым невинным судном, встреченным на пути на Дальний Восток, как с вражеским только потому, что оно показалось им замаскированным японским. Нет нужды особо указывать, к каким последствиям может привести подобное состояние умов» [165] .

Объяснения Рожественского, опубликованные 14(27) октября, не разрядили обстановку, зато его решимость без колебаний вступить в бой с английским флотом, выраженная в уже известном нам интервью английским журналистам 15(28) числа, очевидно, подействовала налондонских «ястребов» отрезвляюще. Утром 14(27) октября Ламздорф пригласил к себе Хардинга. «Этот самый вежливый на свете человек, — вспоминал ту встречу много лет спустя британский дипломат, — был почти груб со мной». Министр зачитал послу телеграммы Рожественского и затем «в течение часа бранил Англию, Японию и коварство японцев». Хардинг счел за благо отмолчаться, понимая, что Ламздорф «не в себе».

Но уже на следующий день министр, бросившись послу на шею, «со слезами на глазах» горячо благодарил Хардинга за его сдержанность, проявленную накануне. Всю предыдущую ночь, объяснил Ламздорф, он провел на заседании Совета министров, «сражаясь» с господствовавшей там «воинственной атмосферой», но все равно получил указание в ответ на «одно слово угрозы» от Лансдоуна или Хардинга решительно заявить британской стороне: «Вы хотели войны, вы ее получите!». Теперь собеседники сошлись во мнении, что «недостойно ставить риск перспективы долгой и ужасной войны между двумя великими державами в зависимость от того, что сделает или скажет один правительственный чиновник» [166] . Между тем в Лондоне Бенкендорф 14(27) октября направил Лансдоуну предложение российского императора передать дело на «всестороннее рассмотрение международной следственной комиссии», и британский кабинет немедленно согласился [167]– такой способ разрешения межгосударственных споров был предусмотрен международной Гаагской конвенцией, подписанной в 1899 г. «Вчера посланное нами в Англию предложение передать рассмотрение дела о стрельбе в Немецком море [в ведение] Гаагского суда — возымело действие. Паршивые враги наши сразу сбавили спеси и согласились», — записал в своем дневнике 16(29) октября обычно немногословный и сдержанный российский император, а вечером следующего дня прибавил: «От 2 до 3 час. Принимал англ. Посла Hardinge по поводу последнего недоразумения. Поговорил с ним крепко» [168] . Смысл состоявшегося разговора (со ссылкой на петербургского корреспондента «Echo de Paris») передала «Times»: «В ходе состоявшейся вчера беседы сэра Чарльза Хардинга с императором его величество выразил удовлетворение разрешением кризиса, отметив, что он твердо уверен, что русский флот был атакован японцами» [169] . Сам Хардинг в донесении в Лондон сообщил, что был принят в Царском Селе «весьма любезно», и своей часовой беседой с Николаем II оказался удовлетворен настолько, что отчет о ней закончил словами: «К сожалению, беседы, подобные той, которой я удостоился, — явление редкое и исключительное, и в вопросах внешней политики его величество вынужден полагаться на информацию и мнения своих зарубежных представителей и министра иностранных дел, а из некоторых замечаний его величества, сделанных мне, видно, что эти мнения не всегда находятся в согласии с фактами» [170] . «Когдая рассказал ему [императору] обо всем, что произошло между Ламздорфом и мной и как близко мы находились от самого серьезного кризиса, — вспоминал впоследствии Хардинг, — его глаза наполнились слезами и он заявил, что никогда бы не допустил войны между Англией и Россией» [171] . В качестве ответного жеста доброй воли российский посол граф Бенкендорф 19 октября (1 ноября) был приглашен на 20–минутную аудиенцию в Букингемский дворец.

Напряжение в отношениях между Россией и Великобританией сразу заметно спало; вечером 20 октября (2 ноября) в Лондоне было объявлено о прекращении мобилизации морских и сухопутных резервистов, следующим утром командующий флотом Канала получил приказ Адмиралтейства прекратить преследование русской эскадры — теперь задача следить за ней была возложена на британских консулов в Африке, а также на старшего морского начальника отряда у мыса Доброй Надежды [172] . 3 ноября лондонский корреспондент «Нового времени» вместе с президентом Ассоциации зарубежной прессы («Foreign Press Association», London) направили издателю «Times» благодарственное письмо за дружелюбный к России тон последних публикаций его газеты в связи с решением об образовании международной комиссии для расследования «гулльского инцидента» [173] . Возвращаясь к этим драматическим событиям в начале 1905 г., та же «Times» приписала «улажение столь опасного для мира происшествия прямоте и искренности обоих правительств, а также драгоценному созданию Гаагской конференцией аппарата для мирного решения международных разногласий. Без этого столкновение неминуемо привело бы к войне» [174] . Напоминать читателям о том, что инициатором созыва самой этой мирной конференции 1899 г. и всех ее «драгоценных созданий» была именно Россия [175] , лондонский официоз не стал.

17(30) октября 1904 г. для дачи показаний в будущей комиссии с судов эскадры были списаны и отправлены в Петербург свидетели: капитан 2–го ранга Н. Л. Кладо (флагманский броненосец «Суворов»), лейтенанты вахтенный начальник И. Н. Эллис (броненосец «Александр III») и минный офицер В. Н. Шрамченко (броненосец «Бородино») и мичман Н. Отт (транспорт «Анадырь»). Позднее к ним присоединился лейтенант В. К. Вальронд с транспорта «Камчатка». Вслед за тем российские дипломаты заявили английским коллегам, что оснований задерживать эскадру в Виго более нет, те согласились [176] , но стали особо настаивать на предоставлении международной комиссии права «возложить на кого следует ответственность и порицание» (responsibility and blame) за инцидент. Российская сторона такую редакцию ее полномочий опротестовала, но, понимая, что самое страшное уже позади, а дискуссии о составе и компетенции будущей комиссии могут затянуться на неопределенный срок, разрешила Рожественскому продолжить поход («высочайшая» санкция на это последовала 18(31) октября). В 7 часов утра 19 октября (1 ноября) эскадра покинула Виго и двинулась в Танжер под аккомпанемент проклятий и улюлюканье английской печати.

Обсуждение полномочий международной комиссии действительно заняло без малого месяц, и совместная декларация о ее образовании была подписана в Петербурге Ламздорфом и Хардингом только 12(25) ноября. Ключевой в этом 8–статейном документе стала статья вторая: «Комиссия должна произвести расследование и составить доклад обо всех обстоятельствах, относящихся к трагедии в Северном море, и в частности, по вопросу об ответственности, а также о степени порицания того, на ком, согласно расследованию, лежит ответственность» [177] . Как видим, в итоговый документ не вошла фраза о «нападении на рыбачью флотилию», на которой первоначально настаивали англичане, вопрос об ответственности виновных получил значительно более мягкую формулировку, а общий обвинительный (в отношении России) уклон совершенно испарился — теоретически «ответственность и порицание» могли теперь распространяться как на российских, так и британских подданных и даже на граждан других государств.

Вопреки первоначально предположенной Гааги местом заседания международной комиссии был определен дружественный России Париж (свои посреднические услуги Франция предложила еще в середине октября), а вскоре были обговорены еще два важных вопроса — о странах, которые должны были быть представлены в комиссии, и список самих «комиссаров». Кроме России (вице–адмирал Н. И. Казнаков) и Великобритании (57–летний вице–адмирал сэр Льюис Энтони Бомон (L. A. Beaumont), его личный секретарь Колвилл Барклей (C. Barclay) и сэр Эдвард Фрай (E. Fry) в качестве юрисконсульта) [178] , в ее состав вошли представители США (вице–адмирал Чарльз Генри Дэвис (Ch. H. Davis)), Франции (вице–адмирал Фурнье (Fournier)) и Австрии (вице–адмирал барон фон Шпаун (Spaun)). Какие-либо судебные функции на «комиссаров» не возлагались. Проведя расследование, им надлежало лишь сформулировать рекомендации относительно наказания (или порицания) виновных. Вопросы о мере и порядке применения этого наказания в их компетенцию не входили и должны были решаться заинтересованными правительствами самостоятельно на основании собственного законодательства.

Все это, вместе с публичным характером большинства заседаний, придавало работе комиссии главным образом пропагандистскую окраску, превращая ее в своего рода общеевропейское «ток–шоу» с острым политическим подтекстом. «Инцидент на Dogger-Bank’e в сущности уже исчерпан, — резонно заключал высокопоставленный российский дипломат, — и цель Комиссии, с нашей точки зрения, должна заключаться лишь в том, чтобы, рассмотрев спокойно и беспристрастно факты происшествия, дать торжественную международную санкцию достигнутому уже de facto успокоению умов и молчаливому соглашению обеих тяжущихся сторон» [179] . В таких условиях о новых попытках остановить русскую эскадру или «примерно наказать» ее командующего, как недавно советовала «Times», уже не могло быть речи.