Потому следующим утром я был приятно удивлен, когда, услышав, что речь пойдет о Философе, она согласилась задержаться на пятнадцать минут и выпить со мной чашку кофе. Я уже привык ко всяким неожиданностям и все-таки был ошарашен ее реакцией на мой рассказ: она пришла в эйфорический восторг и даже, что для нее было совершенно не характерно, в состояние умиления.

— Спал на сундуке! Поразительно! — пропела она счастливым голосом и вдруг встревожилась: — Ты уверен? Это действительно так?

— Ты задаешь странные вопросы, — ответил я суховато, чтобы хоть немного привести ее в норму, — я все-таки профессионал.

— Да, да, извини, но это так замечательно! — не унималась она. — И сундук, и чай с бубликом!

Это начинало уже раздражать.

— Послушай, нельзя же так… по-детски реагировать. Я хотел бы поговорить с тобой на более взрослом уровне.

— Я понимаю, но не имею права с тобой говорить об этом. Ты просто не в курсе дела. Сегодня же перескажи Виктору… Кроту все это… нет, лучше составь записку, хорошо бы со ссылками на свидетелей.

— Свидетелей чего? Сундука и бубликов?

— Да, именно их. Это важно.

— Ничего не понимаю, — я старался говорить спокойно, решив не заводиться из-за глупостей, — ты просишь меня составить совершенно дурацкую записку и одновременно утверждаешь, что не имеешь права объяснить мне, при чем тут сундуки и бублики? Это похоже на издевательство.

— Нет, нет, ничего подобного. Я понимаю, тебе это кажется странным, но это очень важные детали. Ты сам увидишь, как это заинтересует всех остальных. Нам было известно, что он работал на скромной должности в библиотеке, но о… об остальном мы ничего не знали. И ты… ты тоже все очень скоро узнаешь… если, конечно, нас ждет успех.

Нас ждет успех — надо же… Обычно она не имела склонности выражаться высоким штилем. Видно, действительно у них там что-то наклевывается.

— Ладно, — проворчал я примирительно, — я составлю эту нелепую записку, хотя в жизни ничего похожего не писал.

— Вот и отлично, — заключила она рассеянно, споласкивая под краном наши кофейные чашки — какие-то женские инстинкты в ней все-таки сохранились.

Наскоро расчесав волосы и просмотрев содержимое своей сумки, она изобразила рукой прощальный жест и направилась к двери, но неожиданно остановилась, как бы в нерешительности.

— Я хочу тебе кое-что предложить… Только если я вмешиваюсь не в свое дело, ты сразу скажи, я не обижусь. Хорошо? — Она умолкла на вопросительной интонации, ожидая моего согласия.

— Валяй, — кивнул я.

— Первые сутки после рекомбинации я была исключительно твоим биологическим продолжением, настолько, что в любой момент, даже на расстоянии, знала твои мысли. Помнишь?

— Помню.

— В них часто фигурировал палец, — она подошла ко мне вплотную и коснулась моей левой руки, — тот самый, которого здесь не хватает… — Она опять замолчала.

— Ну и что?

— Я пришла к выводу, что потеря пальца, вернее, вся сумма обстоятельств, с ней связанная, породила в тебе определенный синдром, который обособился настолько, что это привело к расщеплению сознания.

Ничего себе… я всегда считал разговоры о синдромах и комплексах шарлатанством от психологии, лапшой на уши для невротиков, но сейчас она попала в самую точку.

— Ты хочешь сказать, этот самый вонючий синдром вылупился из меня, как цыпленок из яйца, прикинулся важной цацей и теперь мешает мне жить?.. Гм… похоже на правду.

— И еще я поняла… извини, но это важно… что недостающие фаланги… в каком-то виде существуют и находятся в твоем распоряжении.

Ну, это уж слишком… меня и так блевать тянет, когда я слышу о Пальце… не хватало еще это с ней обсуждать. Мне пришлось сделать усилие, чтобы не высказаться матом.

— Знаешь что… ты действительно лезешь не в свое дело. Ты опоздаешь в лабораторию. Гуд бай.

— Кто же любит зубных врачей, — она положила ладонь мне на лоб, и моя злость неожиданно улетучилась, — не может разум глаголати сладко… — Она улыбнулась: — Тебе нужно вырвать больной зуб, а ты пытаешься прогнать стоматолога.

— Ты меня достала. Ладно. Фаланги существуют, — я почувствовал, что сейчас сблюю, и заставил себя преодолеть спазмы, — но они… как бы сказать… ссохлись. — Мне пришлось зажать рот руками.