— Нам пришлось спрашивать дорогу, — объясняла Кэнди, — в каждом баре, куда мы по пути заходили.

Сэнди обвела комнату широко раскрытыми глазами:

— У-у-у, Кэнди, детка, где это мы очутились? Неужели это правда? Мы что, в сумасшедшем доме? Ребята!

Она была крупнее Кэнди, может быть, лет на пять старше и попыталась собрать свои гнедые волосы в элегантный узел на затылке, но они выбивались и прядями падали на пухлые, молочно-белые щеки. Она выглядела словно деревенская телка, которая пытается выдать себя за леди из общества. Ее плечи, грудь и бедра были чересчур широки, а ухмылка — слишком большой и открытой, чтобы ее можно было назвать прекрасной, но она была хороша собой и полна здоровья, — одним пальцем держала за колечко галлон красного вина, и он болтался у нее в руке, словно сумочка.

— Скажи мне, Кэнди, как, как, как такая дикая вещь могла случиться с нами? — Она крутанулась вокруг себя и застыла, расставив ноги и хихикая.

— Такие вещи не случаются, — торжественно сообщил девушке Хардинг. — Такие вещи бывают только в фантазиях, когда лежишь ночью без сна, мечтаешь и боишься рассказать об этих мечтах своему психоаналитику. В действительностивы — не здесь. Это вино — не реально; ничтоиз того, что вы видите, не существует. А теперь — пошли отсюда.

— Привет, Билли, — сказала Кэнди.

— Только гляньте на эту телку, — ухмыльнулся Теркл.

Кэнди неуклюже протянула одну из бутылок Билли:

— Я принесла тебе подарок.

— Такие вещи есть дневные грезы Кующего терновые венцы, — изрек Хардинг.

— Подружка! — сказала девушка по имени Сэнди. — Во что мы с тобой ввязались?

— Ш-ш-ш. — Скэнлон сердито посмотрел вокруг: — Если вы будете так орать, разбудите остальных ублюдков.

— В чем дело, скупердяй? — хихикнула Сэнди, делая новый поворот вокруг себя. — Боишься, что нас на всех не хватит?

— Сэнди, я мог бы догадаться, что ты принесешь этот чертов дешевый портвейн.

— Боже! — Она остановилась, глядя прямо на меня. — Открой эту, Кэнди. Ну и Голиаф — не фига себе?!

Мистер Теркл сказал: «Горячие девочки» — и запер решетку, и Сэнди снова воскликнула: «Боже!» Все мы сбились в странную маленькую стайку посредине дневной комнаты, тесня друг друга и оправдываясь: никто не знает, что делать, — никогда не бывали в такой переделке. И я просто не знаю, сколько бы эта восторженная, неуемная суматоха и толкотня по всей дневной комнате продолжались, если бы в двери отделения, дальше по коридору, не звякнул ключ, — это подействовало на всех так, словно завыла сигнализация.

— О господи боже, — простонал мистер Теркл, шлепая по лысой макушке, — это надзирательница явилась подпалить мою черную задницу.

Мы все побежали в уборную, выключили свет и стояли в темноте, слушая дыхание друг друга. Мы слышали, как надзирательница бродит по отделению и окликает мистера Теркла громким, почти испуганным шепотом.

Ее голос, мягкий и встревоженный, становился все громче.

— Мистер Теркл! Мистер Теркл! — звала она.

— Да где он, черт побери, — прошептал Макмерфи, — почему не отвечает?

— Не волнуйся, — отозвался Скэнлон. — Она не станет смотреть в сортире.

— Но почему он не отвечает? Может быть, перебрал…

— Парень, о чем ты говоришь? Я в полном порядке, если перебрал бы, то не с такого крошечного траханого косяка, — раздался откуда-то из темноты уборной голос мистера Теркла.

— Господи Иисусе, Теркл, что ты здесь делаешь? — Макмерфи старался, чтобы его голос звучал твердо, и одновременно пытался удержаться от смеха. — Выметайся отсюда и узнай, чего она хочет. Что она подумает, если не найдет тебя?

— Конец наш близок, — сказал Хардинг и уселся. — Аллах, будь милосерден.

Теркл открыл дверь и, выскользнув наружу, встретил надзирательницу в коридоре. Она пришла посмотреть, что означают все эти включенные лампы. Какая была необходимость поворачивать все выключатели в отделении? Теркл сказал, что повернул не все выключатели, — свет в спальне выключен, так же как и свет в уборной. Она сказала, что это не оправдание того, чтобы зажечь все остальные лампы; что за нужда во всей этой иллюминации? Теркл не сумел сразу найти ответа, и во время долгой паузы я слышал, как наши в темноте передают друг другу бутылку. Там, в коридоре, надзирательница повторила вопрос, и Теркл сказал ей, что, ну, он просто убирался, натирал кое-где пол. Тогда она захотела знать, почему в таком случае уборная — единственное место, которое он по инструкции должен содержать в чистоте, — погружена во мрак? И бутылка снова пошла по кругу, пока мы ждали, что он ответит. Она дошла до меня, и я сделал глоток. Я чувствовал, что мне это необходимо. Я мог расслышать, как Теркл все время глотает слова, там, в коридоре, невразумительно бекая и мекая, пытаясь что-то сказать.

— Он спекся, — прошептал Макмерфи. — Кто-нибудь должен пойти и помочь ему.

Я услышал, как зашипел унитаз передо мной, дверь открылась и в свете, идущем из коридора, показался Хардинг, выходящий наружу, подтягивая пижаму. Я слышал, как надзирательница вскрикнула при виде него, а он попросил ее его извинить, просто он ее не видел, ведь так темно.

— Вовсе не темно.

— Я хотел сказать, в уборной. Я всегда выключаю свет, чтобы добиться лучшей работы кишечника. Эти зеркала… понимаете, когда лампы отражаются в зеркале, мне кажется, что я сижу на скамье подсудимых и высокий суд вынесет решение о наказании, если все не пройдет как надо.