Женщина опустила глаза.

– Ну,... он заходил как-то раз, сочувствовал, порывался все чем-то помочь. Я тогда сама не своя от горя была, не очень хорошо помню... А так, живет, наверное, как и раньше, у реки. Он холостой, дом сам построил когда-то...

Ворон улыбнулся и его взгляд потеплел.

– Понятно, понятно. Ну что ж, не буду тебя больше этим тревожить. Пойду, пройдусь, вашу деревню посмотрю.

"Значит дом у реки. Хорошо, пора нанести ему визит", - подумал Ворон и усмехнулся.

Глава пятая

Ричард был в отчаянии. Днем его донимала жара, влияние которой отнюдь не смягчалось натиравшими кожу железными браслетами и ужасной вонью рабского каравана. Но и ночь не приносила облегчения. Рабы спали прямо там, где остановились по знаку алихана, проезжавшего вдоль цепи, трубя в короткий рожок. Это означало привал, и измученные тела валились на землю и друг на друга, чтобы забыться тяжелым сном. Но даже в эти часы отдыха спали далеко не все, некоторые гремели цепями, кто-то разговаривал вполголоса. На них шикали, пытались урезонить силой, и вся эта возня создавала только еще больше шума.

Ричард проводил ночи, уперев взгляд в черное небо с незнакомым рисунком созвездий. В такие часы к нему приходили совершенно разные мысли. От панического отчаяния и непонимания происходящего, до каких-то отвлеченных философских раздумий. Хотя, с каждым изнурительным днем думать хотелось все меньше. Воды, раздаваемой надсмотрщиками с ревностной строгостью, хватало лишь ровно на столько, чтобы раб не умер от жажды. Не было и речи о том, чтобы напиться вволю. Вдоль тракта через равные промежутки времени встречались колодцы, но им трудно было выдержать такое количество жаждущих, поэтому строгость надсмотрщиков и скупость порций воды была вызвана отнюдь не жадностью или излишней жестокостью. Просто воды действительно было очень мало для такой большой группы людей. А алиханам приходилось еще делить ее примерно поровну и следить, чтобы сильные не отбирали порции у слабых. Хотя, на последнее смотрели сквозь пальцы. Если ты не можешь постоять за себя, значит, и ценности ты никакой не представляешь. Поэтому, как и все предыдущие, этот караван невольников оставлял после себя след из мертвых тел.

Надсмотрщики не были излишне жестоки, но их заботило, в конечном итоге, только состояние товара, а не личности рабов. Они старались поддерживать некоторое подобие порядка и следить, чтобы выполнялись определенные негласные установления. В остальном же алиханы представляли собой отдельную группу людей, ничего общего с рабами не имеющих, да и не желающих этого. Для них это была просто работа, за которую они получали деньги, чтобы жить так, как им этого хотелось. У кого-то была семья, у кого-то ее не было. Конечно, были среди них и те, кто относился к работе с неким подобием пристрастия. Таким алиханам нравилось чувствовать себя выше этих грязных измученных людей, и они старались пользоваться своей властью при каждом удобном случае.

Ричарду очень повезло. Надсмотрщик, первым обративший на него внимание, был человек не злой. У него была семья в Аль-Салеме, и его работа не стала для него жизненным кредо. Нельзя, конечно, сказать, что Башир-алихан ненавидел свою работу. Он просто воспринимал ее как нечто не слишком приятное, но необходимое. К тому же платили ему достаточно хорошо, чтобы Башир был всем вполне доволен. Тощий изможденный человек, мало отличавшийся по виду от любого другого раба, вызвал в нем даже некоторое подобие сочувствия. Надсмотрщик прочитал в ясных глазах того незнакомца искреннее недоумение и почти детскую обиду. Но обдумывать это Башир не стал. За десять лет, проведенных на этой работе, алихан усвоил, что чем меньше он интересуется личностями рабов, тем меньше у него головной боли и забот. Далеко не все невольники дошли до этого состояния потому, что были преступниками или пленными. Тысячи тысяч таких вот мучеников повидал Башир, и за каждым стояла запутанная жизненная история. И если бы он брался думать о каждом, то его голова разорвалась бы на маленькие кусочки. Поэтому надсмотрщик не размышлял о таких вещах, и ясноглазый раб вскоре исчез из его памяти.

Ричард, тем временем, все больше ловил себя на чувстве раздвоенности. Даже лишения пути воспринимались им как-то отстраненно, как будто бы это происходило не совсем с ним. Однако, несмотря на это, случались моменты, когда жажда и невыносимая жара брали свое, и скудных сил не оставалось даже на то, чтобы о чем-то думать.

Этой ночью Ричард не мог заснуть. Воздух пустыни немного остыл, но особого облегчения это не принесло. Рабы ворочались, стонали, тихо переговаривались и то и дело звенели цепями, на что слышалась ответная ругань.

– Не спишь, сынок?
– подал голос сосед Ричарда по цепи, крепкий старик с черной татуировкой на лысой голове. Это был единственный человек, который обращал какое-то внимание на него на протяжении пути. После того, как ошейник замкнулся на шее молодого мужчины, рабы потеряли к нему всякий интерес, как будто бы вообще его не замечали. Только этот странный старик проявлял нескрываемое любопытство к новичку, то и дело заговаривая с ним на самые незначительные темы. Ричард не слишком много значения придавал этому проявлению интереса, потому что он до сих пор не мог до конца осознать, что все это происходит именно с ним, и более того, наяву.

Но теперь его разум был более или менее спокоен и свободен от всегдашних раздумий, и потому ему вдруг пришло в голову, что поболтать с любопытным стариком - не самая плохая идея.

– Как видишь, - не слишком, однако, дружелюбно ответил он.

Старик ничуть не обиделся, чуть звякнул цепью, поудобнее устраиваясь около Ричарда.

– Вот и мне не спится. Чудная ночь, не правда ли?
– сделал он ничего не обещающее заявление и немедленно продолжил:

– Но может быть не такая чудная, как кажется на первый взгляд, хм, хм.