Его убили на рассвете воскресенья. Он вышел на службу, и было ещё совсем темно. Но это был рассвет, и это было воскресенье. И ничего случайного, как учил он, на свете не бывает.

Эпоха Нового Завета, наша эра началась, когда из пустыни вышел великий Пророк Покаяния Иоанн Креститель и возвестил близость Царства Божия. И эта эпоха началась с убийства и крови Крестителя — самого праведного человека. Хоронили о. Ал ександра в День УсекновенияГлавы Иоанна Крестителя. В те дни у многих было явственное ощущение, что ветер библейской истории ударил нам в лицо.

…В День Усекновения Главы Иоанна Крестителя. Простое совпадение? «Случайность»? Высказывались соображения, в том числе в прессе, что убийцы выбрали этот день для особого устрашения. Для устрашения — безусловно да. Вероятно, убийцы действительно знали церковные праздники, но не очень хорошо. Потому что полугодовая годовщина со дня смерти о. Александра пришлась на День ОбретенияГлавы Иоанна Крестителя…

То, чего не хотят или не могут предвидеть люди, знает и говорит Бог. И Он может это сказать так, как никому не под силу ни сказать, ни рассчитать. Он может дать Знак. Случайностей не бывает, такое феноменальное совпадение дат не может быть случайностью.

«Обретение Главы»… Теряя, потеряв, мы обрели о. Александра вновь, теперь уже как-то по–новому. Даже нам, друзьям его, многое открылось в нём после смерти. Казалось, мы все знали о нём, мы любили его и гордились им. Но смерть, как последний удар резца скульптора, проявила его вечные черты, и стало особенно понятно, что образ Божий представлен в нём в абсолютной полноте.

Христианство имеет свои тайны и свои внутренние закономерности. Мне кажется, что яснее, глубже о. Александра ещё никто из философов в них не проник. Это удивительное проникновение — огромная сфера изучения его творчества.

«Для меня в Церкви, конечно, дороги, как с детства было, и песнопения, и церковная архитектура, и традиции, и книги, и обычаи, но все это имело бы только преходящий смысл, не более важный, чем традиции древних индийцев или египтян, или любого другого народа или времени, если бы я не чувствовал, что Он действительно остался, если бы я не чувствовал Его голоса внутри, отчётливого голоса, более отчётливого, чем иной человеческий голос. Это тайна истории, тайна земли — Он остался. Величайший двигатель истории сокровенно, глубоко остался в мире».

Бог дал нам Знак, что и о. Александр сокровенно с нами. Что мир устроен так, и святые наши всегда остаются с нами.

Он был нашим Крестителем. В годы гонений — а это вся его жизнь — к нему приходили для крещения люди взрослые, приходили сознательно, по внутреннему, духовному побуждению выбрав свой путь. Об этом сейчас говорят и пишут, и с гордостью называют великие и прославленные имена людей из разных стран мира, которых крестил о. Александр. Многие его духовные дети были по возрасту старше своего духовного отца. Разными путями, преодолевая трудности и даже опасности, пришли они к Богу. Мне выпало счастье быть духовной дочерью о. Александра и его ровесницей.

Мы родились в Москве. Сталинские тридцатые, сороковые… Советская школа, как и все вокруг, была «на подъёме» и давала «прекрасные знания». Мы читали о профессиональных революционерах, в четырнадцать лет вступали в комсомол, «проходили» революционеров–демократов и не имели понятия о Достоевском. «К топору зовите Русь!» — как явственно это слышится из детства, меня учили этому в девичьей школе, которая стояла на месте уничтоженной церкви святого Харитония в переулке, где вырос и который потом воспел Пушкин, школе, которая стояла на костях в буквальном смысле. Помню, во время земляных работ рабочие эти кости выкапывали и зачем-то сортировали. И так велика была наша духовная спячка, что мы и этого поругания как-то не замечали, вернее, не понимали.

«Из всех насилий, творимых человеком над людьми, убийство — наименьшее, тягчайшее же — воспитание», — говорил Максимилиан Волошин. Наше поколение и в воспитании убивали.

Его школа была на Серпуховке. На детском рисунке акварелью кисти маленького Алика Меня — потемневшие кирпичные московские дом а, церковные купола в зимнем небе и белая медвежья лапа снега, сползающая на крышу с огромной рождественской ёлки. Он смотрел на Москву словно не из сталинского мира, этот мальчик, мой ровесник. Наше родное, далёкое московское детство. И несмотря ни на что — мягкая акварель.

Но он видел, а может быть, ещё только чувствовал и другое: вокруг лож ь, жестокость, тирания, смерть. И он сознательно не стал ни пионером, ни комсомольцем. В те годы это был нравст венный подвиг.

По праздникам, которые отмечались после войны особенно пышно, над Красной площадью высоко поднимали на аэростате гигантский портрет Сталина. Идол, освещённый прожекторами, и рабий восторг. Торжество язычества. Отец Александр рассказывал, что именно тогда, когда впервые увидел в чёрном небе этот портрет, он понял, что должен стать священником. Ему было тогда двенадцать лет.