– Слышь, новенький.

Лера поднял голову и встретился взглядом с Левашевым, сидевшим на противоположной стороне стола.

– Здесь на обед почти каждый день перловку дают. Не будешь есть, ноги протянешь.

Лера в благодарность за совет улыбнулся и осторожно зацепил кончиком ложки несколько перловых крупинок. Отведя глаза в сторону, он быстро сунул ложку в рот и, не жуя, сглотнул крупу. Вкуса перловки он не ощутил, и это вдохновило его на повтор операции. Так, беря ложкой по несколько крупинок, Лера управился с кашей.

– А говорил, что перловку не ешь, – буркнул Пятаков, с сожалением поглядывая на пустую Лерину посуду.

После обеда Лерин отряд отправился обратно во двор заканчивать начатую работу. Самого же Леру Саныч отвел в медчасть и передал с рук на руки медсестре, полной, розовощекой женщине, которая, как оказалось, не выговаривала половину звуков русского языка. Она велела Лере раздеться и затем тщательно простучала пальцами грудь и спину мальчика, заглянула ему в рот, в уши и даже в задний проход.

– Мошешь одеуатша, – удовлетворенно кивнула головой толстуха, закончив осмотр. Позже она проводила Леру в душевую. Здесь шефство над ним взяла пожилая женщина. Худая, жилистая и чрезвычайно подвижная. Руки ее постоянно были в движении, словно крылья мельницы. Даже в течение недолгого разговора с Лерой, когда женщина поинтересовалась его именем и кто его родители, руки ее то взмывали вверх, чтобы поправить платок на голове, то опускались вниз, стряхивая с подола платья невидимые соринки, то вдруг принимались одергивать рукава явно маловатой ей кофточки.

Выдав Лере кусок хозяйственного мыла и мочалку, женщина оставила его в душевой кабине, а сама принялась за мытье пола. Лере в первый раз в жизни приходилось мыться хозяйственным мылом. Мылилось оно с трудом, было скользким, отчего не раз вырывалось из рук, и при этом источало весьма неприятный запах.

– Вот тебе полотенце и белье.

Лера обернулся и увидел в руках худой женщины выцветшие от долгого употребления трусы и майку.

– У меня белье свежее. Мне его мама только вчера поменяла, – попытался возразить Лера.

– Свое в интернате носить не положено, – женщина сгребла со скамьи Лерины вещи и сунула в холщевый мешок, – здесь только казенное носят. Завтра еще форму получишь.

После мытья она проводила Леру в классную комнату и оставила одного, дожидаться отряда. Ждать пришлось недолго. Не успел Лера изучить и половину плакатов, развешанных по стенам, как из коридора донесся топот ног, дверь открылась, и в комнату строем, по одному стали заходить ребята. Они выстроились в три шеренги у доски и, молча, уставились на Леру. Всеобщее внимание смутило мальчика и он, робко отступив назад, прижался спиной к стене. Последним в класс вошел Саныч.

– Лопухин! – рявкнул он, – ты почему не в строю?! Живо на свое место!

Лера со всех ног кинулся к строю ребят и неподвижно застыл возле Пятакова.

– Левашев! – снова прогромыхал воспитатель, – выйди из строя!

Мальчик, который разговаривал с Лерой во дворе интерната и в столовой, сделал три шага вперед и замер в ожидании дальнейших указаний. Саныч колобом подкатился к нему и уперся в него неподвижным взглядом. В классе повисла напряженная тишина.

– Сегодня, перед обедом, когда я ушел в столовую, ты прекратил работу! – притворно слащавым голосом начал коротышка и тут же привычно рявкнул, – это правда?

Левашев вздрогнул и опустил голову.

– Более того, – продолжал воспитатель, – ты подбил нового воспитанника нашего интерната, Лопухина, сделать то же самое. А это куда более серьезный проступок. Это смахивает на организацию саботажа воспитательного процесса. Лопухин! – не поворачивая головы, гаркнул Саныч, – выйди из строя!

У Леры засосало под ложечкой, ноги сделались ватными и согнулись в коленях. Так, на полусогнутых ногах он сделал несколько шагов и остановился возле воспитателя. Саныч медленно перевел на него взгляд.

– Левашев подбивал тебя прекратить работу?

Брови воспитателя грозно сдвинулись к переносице. Лера растерянно захлопал глазами. Три разных по силе чувства боролись в его душе, пытаясь перетянуть волю мальчика на свою сторону. Самое слабое из них подсказывало сознанию, что надо рассказать все как было, поскольку взрослым необходимо говорить только правду. Наперекор ему второе чувство требовало скрыть правду и тем самым прийти на помощь товарищу, попавшему в беду. Тем более, что товарищ этот уже дважды помог Лере добрым советом. Но сильнее первых двух, вместе взятых, было третье чувство, которое называлось коротким словом страх. Страх, который полностью завладел сознанием мальчика, сковал его волю и тело. Страх перед толстым коротышкой с громоподобным голосом, страх перед враждебной, непонятной средой, окружавшей мальчика: забором с колючей проволокой, мрачными серыми стенами и десятками равнодушных пар глаз воспитанников детского учреждения. Страх этот без труда победил остальные чувства, и Лера тихо прошептал: