Голос затих и Александр Александрович пришел в себя.

«Выходит Порфирий и мысли исторических деятелей транслировать может – подумал он – ну и Поцелуев, ну и литературный критик. Каков молодец!».

Единственную улицу поселка залило холодным осенним дождем. Начиная с середины сентября небесная водица лилась сверху непрерывным потоком. Лишь иногда хляби небесные немного стягивались, чтобы дать земле впитать влагу, а потом снова безжалостно разверзались. Последние полосы картошки пришлось убирать по щиколотку в грязи, а свекла осталась в поле поджидать первых заморозков. Но главное дело успели сделать – зерновые, хоть и небогатые, но скошенные и обмолоченные ждали своего часа в амбарах.

Дмитрий Булай смотрел через открытую дверь правления, как односельчане не спеша тянулись на собрание. Шли семьями, прихватив с собой малолеток. Отдельного здания для правления у поселян не было. Под собрания использовали самый большой амбар, в котором хранилось общественное добро – конские сбруи, инвентарь, мешки с семенами и всякая мелочь. Здесь же, на незанятой половине поставили лавки и стол для делопроизводства. Поселковое товарищество по обработке земли было маленьким – всего сорок пять работников, включая стариков и подростков. Первые пару лет жили от урожая к урожаю, а в последние два года дело вроде бы стало налаживаться. С тех пор, как вместо продналога ввели денежный налог и в соседнем Окоянове заработал рынок сельхозтоваров, в безнадежной мгле стали проблескивать светлые пятна. Государство создало товарный фонд кооперации, который продает крестьянам нужные вещи, в том числе и одежду в обмен на сельхозпродукты. Все говорят о новой экономической политике и она, вправду, начинает работать. Однако Дмитрий Степанович не очень сильно вскармливал в себе надежды на лучшее будущее. В свои сорок пять лет он многое повидал и старался прислушиваться, к тому, что происходит в Москве. А в Москве во всю шла борьба с «левой оппозицией» во главе с Троцким, которая увидела в НЭПе возвращение к капитализму и резко ему сопротивлялась. Как знать, не победят ли «левые», не одолеют ли они «нэповцев». Булай знал троцкистов по прежним годам и ничего хорошего от них не ждал.

Когда пять лет назад он организовал из оголодавших окояновцев товарищество по обработке земли, которое предполагало только соединение усилий в работе на земле, ни об общем хозяйстве, ни об общей кассе не думали. Какое тут общее хозяйство, пашню поднимали собственной тягой. Но с горем пополам пережили самый трудный начальный период, окрепли и сразу стал вопрос об общинном пае. Тогда порешили делать, как встарь делалось в крестьянских общинах: сначала одолеть беду всем миром, а уж потом думать о дележе прибытку. За пять лет общая конюшня выросла до двенадцати лошадей, для которых построили конный двор, появился совместный инвентарь, в виде стальных сормовских плугов и механической веялки, ручку которой могли провернуть только два здоровых мужика.

Народ постепенно собирался. Мужчины снимали мокрые суконные кацавейки, закуривали самокрутки, женщины опускали платки на плечи: стесняться было некого– почти все поселяне связаны родственными узами. Темнело, окон в амбаре не было, поэтому зажгли большую линейную лампу и приступили к собранию.

Булай осмотрел присутствующих и объявил:

– Ну, вроде все пришли, кроме Митьки Белого. Его ждать не будем, не велика честь. Начнем, помолясь. На обсуждении два вопроса: как быть с нынешним урожаем и что готовить на весну. По первому вопросу прошу дать мне слово.

– Говори, Дмитрий Степанович – отозвалось собрание.

– Значит, так. У нас собрано без малого две тысячи пудов ржи, столько же овса, пятьсот пудов гороха и считай две тысячи пудов картошки. Урожай свеклы тоже будет неплохим. Мы тут примерно прикинули, что на текущие нужды уйдет примерно половина всего урожая. На коней, на молочное стадо и на собственный прокорм. Значит, остается, скажем приблизительно, половина урожая на продажу или раздел между товарищами. Как будем решать?

– Надо поделить – громко сказал Матвей Слабкой, молодой, недавно женившийся мужик. – Поделить и все. А там каждый по своему решает, кто продает, кто в два горла питается.

– Поделить дело простое – раздался голос конюха Коробкова. – Только на чем ты следующей весной пахать будешь? Почитай, половина конюшни уже в годах. Лошадок-то менять требуется. Покупали их не жеребятами, да и поработали они всласть.

– Лошадок надо, а инвентарь не надо? Где это видано, чтобы траву косами косили, как при царе Горохе? Жнейка нужна на конной тяге, да не пензенская трещотка, а настоящая американка на двух конях, чтобы по лугу летала – вступил в разговор кузнец Петрунин.

Собрание зашумело, высказывая всяческие предложения и было видно, что единства ему не достичь.

Булай постучал по столу линейкой:

– Дайте председателю слово сказать. Так вот, уж если мы товарищество, то общий пай нам иметь надо. Если бы не он, мы бы такого урожая не посеяли и не убрали бы. И если подумать, то этот пай следует увеличивать. Те ТОЗы, которые только совместно землю пашут на своих конях и без пая живут, от нас отстали. Можно сказать, загибаются. В них уж кое кто из товарищей в батраки к кулакам пошел. Поэтому предлагаю таким путем и дальше идти: половину урожая поделить, она хорошим приварком к дворовому хозяйству будет, а вторую половину на обновление пая пустить. Что бы к весне хозяйство было наготове. Пару лошадей купим, сеялку механическую, я сам такую видел в Нижнем, да жнейку новую. Потом, надо и о запасе думать для помощи пострадавшим товарищам. Вот сейчас, слава Богу, у нас есть из чего Евдокии помочь, а запас-то должен быть постоянным. Год на год не приходится.

При этих словах Булай взглянул на Евдокию Мякинину, незаметно притулившуюся в углу амбара. Прошедшей зимой погиб ее муж Николай. Студеным февральским утром он вез в санях поселковых детей в окояновскую школу. Лошаденка едва тащила сани с семью малолетками из которых двое были его собственные. Было темно и вьюжно. Где-то на полпути лошадь стала вести себя тревожно, и Николай понял, что за санями пошли волки. Он передал вожжи самому старшему, велел стегать изо всех сил, а сам побежал рядом с топором в руках. Когда волки вынырнули из темноты, он остановился и принял бой. Звери были голодны и свирепы. Одного он сумел смертельно ранить, но остальная стая разорвала его на части. Страшно было хоронить. Сани счастливо достигли Окоянова, детишки остались живы, а Евдокия с тремя ребятами стала иждивенкой товарищества. Она старалась участвовать в работе как могла, но начислять ей пай по труду было слишком мало.