Как же мне стало стыдно! Я ощутила себя очень глупой, вздорной, беспомощной и абсолютно кругом виноватой. Я стала рыдать и просить прощения. У Леши. Потом в два часа ночи позвонила главному продюсеру Сергею Кардо и, рыдая, сообщила, что я срываю предстоящую съемку и виноват во всем только мой идиотизм, что музыка не подходит и времени у нас нет, что прошу за все прощения, но что делать, не знаю. А они стали меня утешать и просили успокоиться, в смысле Урманов и Кардо, да и те немногие люди, что были на катке.

Времени действительно не было. Всю ночь мы с Лешей перезванивались и предлагали друг другу варианты музыкального сопровождения и как-то сошлись на песне «В Одессу Костя как-то в мае…». Уж и не помню, как там складывалось по времени дальше, но придумали мы программу очень быстро, тут уж я сказала: «Хватит, Леша, быть тебе вешалкой для меня, ты давай немного сам покатайся, а я рядом постою и повосхищаюсь». А потом и поддержечку новенькую выучили: я держалась только ногами за его поясницу и висела впереди него головой вниз, не держась руками. И все вроде было в порядке… Но…

Я ведь, когда ожидала вселенского позора за «Бяки-буки» и молилась, чтобы пережить его достойно, я добавляла: «И больше я на лед не выйду, обещаю». А сама вышла… Ну, и получила то, что заслужила. А получила я гипертонический криз. Плохо себя чувствовала в день съемки и, отработав тракт, пошла к врачу. У нас рядом с катком всегда дежурила машина скорой помощи и со зловещей надписью на борту «Соломинка». Там заспанный врач измерил мне давление и заявил: «Никакого льда». Вкатил мне два укола, один из которых был успокаивающий, и стал меня, и так напуганную и несчастную, еще и ругать: «Куда вы полезли? Вы в паспорт свой иногда заглядываете?»

Потом началась катавасия: кататься мне или нет. А я уже под фенозепамом, у меня все как в тумане, легла я на диванчик и провалилась в какой-то бред. Разбудил меня часа через два все тот же врач, который велел мне в паспорт заглядывать, и проникновенно сообщил: «Татьяна, надо кататься».

Show must go on! А я совсем дурная. И испуганная. Не хотелось мне инсульт получить на льду. У нас же у всех свои внутренние страхи. А я целый год очень тесно общалась с великой русской актрисой Натальей Гундаревой, мы с ней спектакль вместе делали. Она действительно была великой во всем: в красоте, в таланте, в жизненных принципах, отношении к профессии. И очень она была сильная и нежная. Мне она казалась абсолютной хозяйкой своей судьбы. И вдруг такая трагедия – инсульт. Она наш спектакль всего два раза и успела сыграть. У нее была большая нагрузка в театре, и она никогда не отменяла спектакли по состоянию здоровья. Догнала ее болезнь уже на отдыхе, а у нас дачи были рядом, мы в одном месте снимали.

Это я к тому, что я не просто так боялась за себя. Очень боялась. А меня все стали уговаривать кататься. Один Урманов сказал: «Как она решит, так и будет!» И повел меня на свежий воздух выгуливать, как ребеночка. Решила я кататься как смогу. «Конечно, – сказал мой драгоценный партнер. – Как сможешь. Я тебя буду страховать». Откатали мы своего «Костю в Одессе». Помню только яркие вращающиеся, как на карусели, огни и Урманова. О, как он меня берег! Как был внимателен и сосредоточен только на мне! Разве можно им не восхищаться и не быть ему благодарной всем своим существом и душой?!

Ну и хватит драматизма. Дальше опять пошел теледурдом. Мы откатались, и я прямо перед зрителями и камерами попросила судей поставить нам низкие оценки, так как по состоянию здоровья не могу дальше принимать участие в проекте. «Дорогие судьи, поставьте нам, наконец, двойки, которых я так боялась. Не могу я больше». – «Ага! – закричали наши небожители. – Хитренькая какая! Будешь кататься! Подумаешь, давление у нее!» Они действительно не понимали, при чем тут давление и катание на льду, они-то на лед в любом состоянии выходят. А Цискаридзе вообще эту проблему давно имеет и танцует под уколами. И давай нас всерьез оценивать, без снисхождения к моему бедственному состоянию. Я подумала, что они сошли с ума. Игорь Бобрин заявил, что ставит мне низкую оценку не из-за техники, а за то, что ему «не хватило актерских выразительных средств от такой актрисы», как я. Я, значит, башкой вниз вишу и думаю, грохнет меня инсульт или нет, а он от меня актерских фейерверков ждет! Изумили они меня, наши великие. Что я и заявила в камеру. Но редактура мои слова про судей вырезала. И правильно сделала…

Продолжение следует.

А дальше разгорелись нешуточные страсти по поводу моего участия в проекте «Танцы на льду». Пишу «моего», потому что это я плохо себя чувствовала, а Леша-то был готов кататься дальше и хотел этого, но опять сказал: «Как ты скажешь». Мы было даже попробовали потренироваться легонько, но ничего у меня уже не получалось, давление сразу подскакивало, и я ложилась на бортик. Вот так: не положено, значит, не положено. «Хватит, – сказали мне сверху. – Накаталась». И я наконец все поняла. Леша согласился с моим решением покинуть проект, но попросил, чтобы ушли мы красиво.

Было так: мы попали в номинацию, т.е. на перетанцовку. В номинанты на выбывание были мы и пара Артур Дмитриев – Лика Кремер. У них что-то не ладилось со зрительской поддержкой, катались-то они блестяще; я вообще считаю, что они лучшими среди нас были, но зрительские симпатии – дело загадочное. Конечно, самыми большими любимцами у зрителей были Сергей Лазарев, катавшийся с Анастасией Гребенкиной, и Петр Красилов. Ну, это понятно: девочки от них с ума сходили. И было отчего. Оба невероятно харизматичные, талантливые, красивые и катались к тому же просто обалденно. Но сразу за ними по зрительской поддержке шли мы с Алексеем. Очень за нас голосовали, не стану вдаваться, почему так было. У меня-то есть собственные соображения, но я их при себе оставлю. А в тот раз после нашего, так сказать, трагического проката я в камеры открытым текстом попросила наших болельщиков не голосовать за нас, чтобы я смогла покинуть проект и сохранить здоровье.