– Как интересно, – сказал профессор.

Наконец он положил кусочек моркови в рот, а затем наклонился вперед и посмотрел на свою новую подружку.

– Уоткин проиграл, – произнес он. – На этот раз самое распоследнее из последних мест достается моркови. Мне жаль, Уоткин, но каким бы противным вы ни были, морковь сегодня бьет все мировые рекорды – она отвратительна.

Девочка хихикнула на этот раз гораздо непринужденнее и улыбнулась Уоткину. Тот изо всех сил старался не вскипеть, но было совершенно очевидно, что сносить насмешки он не привык.

– Пожалуйста, папа, можно сейчас?

Вместе с только что обретенной – хотя и слабой – уверенностью в себе к ней вернулся и голос.

– Потом, – не уступал отец.

– Уже и так много времени прошло. Я засекала.

– Но… – Отец засомневался и тотчас проиграл.

– Мы были в Греции, – тихим, благоговейным голосом произнесла девочка.

– О, в самом деле? – Уоткин слегка кивнул. – Хорошо. В каком-то особом месте или вообще в Греции?

– На острове Патмос, – воодушевилась она. – Там очень красиво. Мне кажется, Патмос – самое прекрасное место на земле. Вот только паромы никогда не ходят по расписанию. Никогда. Я засекала время. Мы опоздали на самолет, но это ничего.

– Ага, на Патмосе, понятно. – Новость Уоткина явно заинтересовала. – Как вы, наверное, догадываетесь, юная леди, грекам недостаточно, что величайшая из культур античного мира обязана своим возникновением им, поэтому они решили взять на себя труд создать и в нашем веке самый грандиозный, можно даже сказать, единственный продукт творческого воображения. Разумеется, я говорю о расписании паромов в Греции. Впечатляющее творение. Любой, кто путешествовал по Эгейскому морю, это подтвердит. Хм, да… Я так думаю.

Девочка нахмурила брови:

– Я нашла вазу…

– Ничего интересного, – торопливо перебил ее отец. – Вы ведь знаете, как это происходит. Каждый, кто впервые приезжает в Грецию, думает, что он сделал открытие. Ха-ха…

Сидящие за столом закивали. Как ни жаль, но с этим трудно было не согласиться.

– Я нашла ее в гавани, в воде, – не сдавалась девочка. – Пока мы дожидались этого чертова парома.

– Сара! Прекрати…

– Ты сам так говорил. Даже еще хуже. Ты называл паром такими словами, которых я не знаю. Я подумала: если здесь соберутся умные люди, то, может, кто-нибудь скажет, правда ли это настоящая древнегреческая ваза или нет. По-моему, она очень старая. Давай достанем ее, папа.

Отец обреченно пожал плечами и начал шарить у себя под стулом.

– А знаете ли вы, юная леди, что на Патмосе написан «Апокалипсис»? Правда, правда. Святым Иоанном Богословом. По-моему, книгу определенно писали в ожидании парома. Да-да. Ведь в начале автор словно пребывает в состоянии задумчивости, как будто приготовился впустую потратить время, скучает в ожидании чего-то и пытается чем-то себя занять, – но затем отчаяние доходит до предела, до галлюцинаций. Мне кажется, все это очень располагает к размышлениям. Возможно, когда-нибудь вы об этом напишете.

Она смотрела на него как на сумасшедшего.

– А вот и ваза, – сказал ее отец и неуклюже водрузил сосуд на стол. – Как видите, ничего особенного. Девочке всего шесть лет, – добавил он, натянуто улыбаясь. – Да, малышка?

– Семь, – отозвалась Сара.

Ваза представляла собой небольшой, округлой формы сосуд около пяти дюймов в высоту и четырех дюймов в самом широком месте, с очень узким, коротким горлышком. Почти наполовину его покрывал слой спекшейся земли, на свободных же от грязи участках просматривалась шершавая красноватая поверхность.

Сара взяла вазу и протянула сидящему справа от нее преподавателю.

– Вы, кажется, умный, – обратилась она к нему. – Скажите, что вы думаете?

Тот взял вазу в руки и с надменным видом перевернул вверх донышком.

– Уверен, если соскоблить отсюда грязь, – заметил он с легкой иронией, – мы увидим надпись «Сделано в Бирмингеме».

– Значит, ваза старая, – принужденно усмехнувшись, вставил отец Сары. – Там уже давным-давно ничего не производят.

– В любом случае, – отозвался преподаватель, – в этом деле я не специалист. Я занимаюсь молекулярной биологией. Кто еще желает взглянуть?

Этот вопрос не встретил особого энтузиазма, однако сосуд все же пошел по рукам и достиг дальнего конца стола. Его разглядывали так и сяк сквозь толстые линзы, очки в роговой оправе, очки-полумесяцы, на него, близоруко щурясь, смотрели те, кто забыл очки в кармане другого костюма, а теперь, вспомнив об этом, вдруг встревожился, как бы костюм не отдали в чистку. Никто не знал, сколько вазе лет, и никого это особо не беспокоило. На лице девочки вновь проступило уныние.

– Пни трухлявые, – буркнул профессор, опять взял серебряную солонку и вытянул вперед руку. – Юная леди! – обратился он к девочке.