На карту было поставлено многое. Я знал, чем рискую при наших сложных отношениях, принимая решение отправиться в такое длительное путешествие. Но альтернатива остаться дома, ежедневно ходить в контору на работу и надеяться, что когда-нибудь все же удастся укротить пещерный гнев моей спутницы жизни, который неизменно вызывает в ней эта страна, наши трудные отношения и моя уравновешенность жителя Центральной Европы, сулила мне так мало надежды, что я решил поехать, осознавая, что могу поставить этим под угрозу все, что нас до сих пор связывало. Упрямство и гнев преследовали меня все время, пока я собирался в дорогу. Но конечно, была и маленькая толика тайной надежды, что за время разлуки вызреет решение выбраться из этих запутанных отношений. Я отправлялся в поездку полный тяжелых мыслей, без всякого радостного ожидания романтических приключений.

Почти так, как выходят из дома, не зная, приведет ли обратная дорога назад.

Днями и ночами не отпускали меня в поездке эти личные проблемы, которые я оставил дома нерешенными, разрастающимися там, как снежный ком. Но постепенно даль начала пленять меня, приковывать к себе внимание, и уже утраченное, как мне казалось, желание увидеть другие страны, где все не так, как у нас, и мое прежнее юношеское любопытство все больше захватывали меня. Я ведь всегда чувствовал себя на стороне гораздо свободнее, как бы больше дома, чем на своей непростой родине, которую моя спутница жизни, раздираемая ядом злорадных сомнений, все время подвергала критике, да и я, между прочим, не очень-то отставал от нее.

Неприветливую, холодную Москву я покинул в туманные предрассветные сумерки 12 февраля с чувством полного здешнего провала, что еще больше усилило мое депрессивное состояние. Я сидел в черной «Волге», плотно закутавшись в свое меховое нутриевое пальто, с заячьей шапкой на голове, и ехал, подпрыгивая на плохой дороге, по местности, похожей на тундру, в Шереметьево-1 — навстречу квадратному, построенному в сталинском стиле с пышными архитектурными излишествами зданию, которое видно еще и сегодня, оно находится напротив посадочных полос нового современного аэропорта.

Отправка пассажиров происходила в то время так: у всех забирали паспорта и билеты, и пассажиры потерянно стояли в огромном зале, чувствуя с утратой доказательств своей идентичности собственную ненужность и незащищенность. Ощущение полного бесправия длилось иногда несколько часов и прерывалось обычно неожиданными выкриками советских солдат, возвращавших тебе вместе с громко оглашенным именем утраченное было счастье. Не очень деликатными жестами бедного пассажира подталкивали в нужном направлении, куда он и устремлялся, поспешно хватая свои вещи. Потом следовал второй и третий, тоже не очень любезный, контроль, пока наконец ты не попадал на чужую территорию, в моем случае японской Japan Airlines, и облегченно, но уже в самом начале полета совершенно без сил не опускался в мягкое кресло согласно купленному билету.

Токио — уродливый обезличенный город. Сплошное море домов, между которыми тут и там зажато по нескольку домиков, в которых, очевидно, живут люди, тщательно ухаживающие за своим мини-садиком. Сидя в такси, напряженно вглядываюсь, чтобы найти хоть что-то радующее глаз, что подтвердило бы мое представление о Японии. Ничего — фасады и улицы, по которым дисциплинированно течет транспортный поток, опять дома и башни. Передо мной в темно-синей униформе и белых перчатках сидит, сконцентрировавшись на движении, шофер такси. Нас разделяет стеклянная перегородка. С каким удовольствием пустился бы я в разговор, как в Латинской Америке, когда ехал от самого аэропорта до города, ведя причудливую беседу с водителем и наслаждаясь ощущением, что прибыл в незнакомую страну!

Машина резко затормозила перед отелем. С помощью удобно расположенного рычага шофер открыл дверцу машины, не вставая со своего места. Лающие звуки сквозь белые зубы означали, по-видимому, сумму за проезд. Я с некоторым колебанием вкладывал купюру за купюрой в разжатую белоперчаточную ладонь, просунутую водителем в маленькое окошко в стеклянной перегородке. Я отсчитывал и отсчитывал, ожидая спасительной реакции, означавшей бы: «хватит». Я приостановился. Чужая, непривычного разреза пара глаз сердито смотрела на раскрытую ладонь. Я принялся отсчитывать дальше. Наконец ладонь захлопнулась. Едва заметный кивок головы водителя. Я вылез из машины. Обошел ее кругом и приблизился к багажному отделению. Крышка багажника автоматически подскочила вверх. Я нервически выдернул свой чемодан. Крышка захлопнулась. Машина откатила.

Я был в Токио. Немного напуганный, не испытывая никаких возвышенных чувств, что прибыл в этот азиатский экономический центр, я отправился по своим делам, чтобы выполнить поставленные перед самим собой задачи.

Сначала я объявился в известном книжном магазине «Марудзэн» и в крупной книжной торговой фирме «Токуо Shuppan Hanbei», сокращенно «Тохан». Договорился о встречах в самом главном японском издательском доме «Коданся» и в «Publishers Association for Cultural Exchange». Смешное «моси-моси» («алло!»), когда на другом конце снимают телефонную трубку, вскоре с легкостью слетало с моих губ, как у заправского японца, хотя бесконечное ожидание, пока тебя соединят на фирме с тем, кто говорит «по-иностранному», требовало терпения и выдержки.

Я с трудом пробился к заведующим отделами в «Марудзэн» ёдзи Судзуки и Кадзуо Китагава, в «Тохане» к руководителю зарубежного отдела Мисимаса Цутида, а в «Коданся» к директору Сабуро Нобоки, коммерческому директору Кацухико Сакияма и начальнику международной торговли Самио Дегава. Я испугался, когда восседавший за письменным столом, словно на троне, с широко расставленными ногами директор «Publishers Association for Cultural Exchange» Соити Накадзима принялся издавать в ответ на объяснения засеменившей по его вызову секретарши и изложившей ему цель моего визита гуттуральные восклицания «Ох-ох-ох, кэкко дэс!», «Ах-ах-ах, со дэс ка!», непрестанно кивая при этом головой.