Теперь второй вопрос: где искать пропажу? Стал Бучеяр сравнивать свои ощущения, идущие от фото вора, с ощущениями, идущими от карты области. В одном месте совпали ощущения — срезонировали. Показали место на карте директору. Он даже привстал со стула. «Там же, — говорит, — находится дача у моего водителя». Позвал себе в помощь старых друзей из конторы. Местную полицию подтянул. Приехали к водителю на дачу. Еще издали увидели, что его машина там стоит. Полицейских в кустах оставили, сами без приглашения вошли в дом.

А в комнате на столе лежит куча денег. Тогда и полицию позвали.

Конечно, на бытовом уровне людям, «посвященным в проблему», раскрытие краж с помощью экстрасенсов странным не покажется. Я же в основном пишу, ориентируясь на скептиков, поэтому привожу только те случаи, которые имеют безусловные доказательства.

В Центр Виноградова люди обычно приходят с большой бедой, с горем, которое настигло их внезапно. Приходят чаще всего уже от отчаяния, когда никто другой помочь не в силах. Но бывает и другое горе. Тянется оно всю жизнь, а выхода все не видно. И годы жизни уже подходят к концу, пора вроде бы самому собираться «за тонкую грань того мира», а душе все нет покоя. Есть только одно желание: хотя бы в конце жизни увидеть свет в конце тоннеля — и только после этого можно было бы спокойно уйти на покой.

...Когда в далеком 1941-м отец уходил на фронт, сыну еще только-только исполнился год. Да и отец был еще совсем молодым. Отслужил в армии, поступил в институт, а тут война. Всего- то семейной жизни и было совсем ничего: три года. Конечно, Иван Николаевич отца не помнил. Но мать так много о нем рассказывала и с

такой любовью показывала сыну отцовские фотографии, что Иван Николаевич ясно представлял себе, каким человеком был его отец. И даже, как ему самому казалось, встреть он случайно отца на улице, то сразу бы его узнал. Но такая встреча была невозможна.

Мать бережно хранила стопку отцовских писем — солдатских треугольников. Они регулярно приходили с июля 1941-го по самый февраль 1945-го. А в апреле 1945-го пришло извещение, что Николай Иванович пропал без вести. И все. Больше никаких сведений об отце. Жив или нет, ранен или попал в плен — ничего не известно. И никакие военкоматы и министерства обороны на все письма и запросы матери не отвечали. Точнее отвечали, что никакими сведениями о судьбе Николая Ивановича не располагают.

Годы шли. Уже и сам Иван Николаевич завел свою семью, одарил мать двумя внуками, а боль все время бередила его душу. Ну, хоть что- нибудь, хоть самую малость бы узнать о судьбе отца. Куда только ни писал Иван Николаевич, кого только ни просил о помощи. Все безрезультатно. Чиновники разных ведомств, журналисты, поисковики-добровольцы — никто не сумел ему помочь. Друзья и знакомые давно говорили ему: «Брось ты это дело. Никаких следов ты никогда не найдешь. Архивы военные наполовину утеряны, да и те, что сохранились, в военные годы велись кое-как». Из-за таких разговоров Иван Николаевич от отчаяния даже решил прекратить поиски.

Только вдруг в начале 1960-х, в самый разгар «хрущевской оттепели», в одно из майских воскресений уже под вечер в дверь кто-то позвонил. Мать, хоть и совсем уже старенькая, по дому еле ходила, а тут как сердцем почувствовала — бегом к дверям метнулась и, не спросив, дверь распахнула. На пороге старичок стоит. Сухонький, но держится прямо. «Вы, — спрашивает, — Сидорова Мария Федоровна?» И, не дожидаясь ответа, заходит в квартиру. «А что, — продолжает он, — Николай Иванович жив еще или умер?» У Марии Федоровны ноги чуть не подкосились. Хорошо еще, что Иван Николаевич мать подхватить успел, а то бы так и упала на пол.

Когда первая суета улеглась, старичка за стол усадили. И вот что Сергей Михайлович — так старичок представился — рассказал. Оказалось, что служили они с Николаем Ивановичем вместе, в одном взводе всю войну прошли. Без единой, как говорится, царапины. Сдружились, хотя по возрасту Николай Иванович немного старше был, да оба из одного города призывались. Это их и сблизило. А под самый конец войны их взвод немецкая артиллерия прямым огнем накрыла. Ранило обоих и контузило. В себя пришли в американском госпитале. Сергея Михайловича из госпиталя сразу советским властям передали. Его, еще не совсем здорового, в Советский Союз вернули, а потом прямиком отправили в лагеря. На десять лет. Из лагерей вышел уже после смерти Сталина. А когда во время «оттепели» реабилитацию получил, решил семью друга проведать. До реабилитации боялся даже весточку послать. Когда его особисты перед лагерями допрашивали, все допытаться хотели, почему он в Союз вернулся, а дружок его закадычный нет.

Много они, и Николай Иванович, и Сергей Михайлович, пока их американцы лечили, о возвращении на Родину передумали и переговорили. Очень Николай Иванович лагерей боялся. И не столько за себя, сколько боялся семью за собой утянуть. О том, что с освобожденными из плена особисты вытворяют, шепотком, но многие говорили. И еще до ранения Николай Иванович и Сергей Михайлович адресами обменялись на тот случай, если один из них погибнет, то другой семье весточку от него передаст.

Во время допросов особисты много Сергея Михайловича о его друге расспрашивали, и даже уже в лагере опер тоже о нем вопросы задавал. Боялся Сергей Михайлович, очень боялся даже после освобождения к семье друга заходить. Вдруг за ним следят, вдруг чего подумают, вдруг опять в лагерь отправят? Но когда реабилитировали, то осмелел и решил семью друга проведать.

Все, что о друге знал, Сергей Михайлович в тот вечер рассказал. И как воевали, как о возвращении мечтали, думали, домой героями вернутся, да вот контузия и плен все их планы разрушили. Какой же герой, если его из плена вернули, да еще американцы. В общем, Николай Иванович у американцев остался. А что с ним дальше было, Сергей Михайлович не знал.

Семья Николая Ивановича после этого визита духом воспрянула. Хоть какая-то определенность появилась, хоть какая-то ниточка, какой- то след наметился. Снова направили запросы во все концы света: в Америку, Германию, Международный Красный Крест. Но вновь ничего конкретного: не знаем, не помним, не числился. Сведений о таком-то советском солдате не имеем.