— Я дарю тебе жизнь! — сказала она с царской снисходительностью. — Для торжества смерти сегодня достаточно лукавого Назарянина и двух подлых разбойников. Но пусти же мою руку — мне больно!

Тонкие брови красавицы сдвинулись. Варавва смущенно смотрел на красные пятна, оставленные его пальцами на белой руке Юдифи.

— Габриас поцеловал бы эту ручку, — сказала она улыбаясь.

Лучше бы земля разверзлась под ногами или молния поразила Варавву! Габриас, этот гадкий, лживый фарисей, которого он убил и за это долго страдал в темнице, опять стоит между ним и любимой! Варавву охватило такое бешенство, что он посмотрел на Юдифь с искаженным злобой лицом и сверкающими глазами.

Но тут толпа снова зашевелилась, стремясь поближе протиснуться к тому месту, где шли приготовления к казни Назорея; и пока охрана наводила порядок, несколько богато одетых людей подошли к Юдифи. Среди них был и Каиафа. Его длинное лицо еще больше вытянулось, когда он увидел Варавву.

— Что ты тут делаешь, убийца? — прошипел он яростно. — Разве я не предупреждал тебя?! Пошел прочь! Дарованная тебе свобода не очистила тебя от преступления, ты не смеешь подходить к людям именитым и праведным! Убирайся, не то я прокляну тебя, как прокаженного!

Варавва встретил угрозы спокойно.

— Почему только лицемерам дано блаженствовать в обществе Юдифи Искариот? Кажется, я начинаю понимать, кем я обманут! Я читаю твои мысли, кровожадный Каиафа! Ты, а не Иуда — виновник казни Назарянина. А значит, месть ждет тебя…

Он говорил, весь дрожа, почти не сознавая смысла сказанного.

— Он тоже сделался пророком! — насмешливо сказала Юдифь. — Распни и его.

Толпа опять рванулась, чтобы продвинуться вперед хотя бы на шаг, и снова была остановлена солдатами. Варавве пришлось отстаивать свое право на место, которое он занимал на земле в этот момент. Неожиданно пред ним предстал Мельхиор.

— Бедный, безрассудный грешник! — сказал он ласково. — Вот первый удар твоему доверчивому сердцу! Первое разочарование! Но забудь про свою боль. Пусть мир и его пути не тревожат тебя. Если твоя душа жаждет любви, пойдем — ты увидишь ее распятой со всей своей славой, чтобы удовлетворить ненависть, пожирающую человечество!

Голос Мельхиора задрожал. Варавва, потрясенный своими личными обидами, покорился. Он только поднял на своего друга глаза, полные тоски.

— Скажи, если знаешь, — сказал он хрипло, — она мне изменила? Нет! Лучше молчи. Я хочу умереть, не потеряв веру в нее.

Но Мельхиор не отвечал, он был занят тем, что тащил Варавву сквозь толпу как раз к тому месту, где уже хрипели распятые на своих крестах оба разбойника, а солдаты, окружив высокую фигуру Назорея, срывали с Него одежды.

— Пилат сошел с ума, — сказал один из воинов другому, раскручивая пергаментный свиток. — Смотри, какую он сделал надпись для креста Галилейского Пророка.

И, развернув пергамент, он стал читать слова, написанные на латыни, на греческом и на арамейском: «Иисус Назорей — Царь Иудейский».

— Надпись как надпись, — равнодушно ответил солдат.

— Да нет же, говорю тебе! — настаивал другой. — Каиафа сказал Пилату: «Не пиши: „Царь Иудейский“, но пиши: „Он говорил: Я — Царь Иудейский“. Но Пилат, верно не оправившийся от внезапного утреннего недуга, резко ответил первосвященнику: „Что я написал, то написал!“

— Это не наше дело! — сказал ничего не понявший в этих тонкостях солдат и, взяв лист, стал приколачивать его к изголовью креста.

Сделав несколько ловких ударов, он, любуясь своей работой, отошел на несколько шагов.

— Надпись как надпись, — повторил он и снова прочел таинственные слова, которые станут известны всему миру:

— Иисус Назорей — Царь Иудейский»…

Безуспешные попытки прорвать линию римской охраны сделали толпу еще сплоченнее и монолитнее; стоя плечом к плечу, люди издали напряженно следили за последними приготовлениями к казни Назорея.

Но для некоторых были сделаны исключения — им разрешили подойти ближе остальных к месту казни. В их числе Варавва видел несколько бедно одетых женщин, встреченных им на склоне, среди которых выделялась своей красотой Магдалина. Чуть в стороне стояла другая группа, украшением которой был большой маковый цветок — Юдифь Искариот, вокруг которой вились сановитые шмели Иерусалима во главе с Каиафой.

Сердце Вараввы сжалось. Разочарование и ревность угнетали его.

Вдруг земля колыхнулась, как морская волна. Варавва пошатнулся и упал бы, не поддержи его Мельхиор.

— Что это? — как всегда, Варавва за разъяснениями обратился к своему спутнику.

Тот смотрел на воинов, которые тоже почувствовали колебания почвы, но, приученные к дисциплине, только вопросительно переглянулись и сохраняли невозмутимый вид. Землетрясение больше не повторялось, а народ ничего не заметил, захваченный предстоящим зрелищем.