– Неслух!
– голос у хранителя был надтреснутым, но все равно громким, на всю деревню слышно.
– Говорил, не ходи на озеро! Одни беды от тебя!

Старик замахнулся палкой с искрящимся даже в темноте набалдашником.

Увернуться от него было просто, и слушать совсем необязательно. Он и хранителем-то был не настоящим. Это до мудрых в Оквуде было двое хранителей, ночной, Ллиров, и дневной, Асгейров. Ночной погиб вместе с лордом и его замком, а дневной - вот он, остался. Мудрые его не тронули, потому что он хоть и верил неправильно, но в посохе к него был солнечный камень, а значит, Асгейр принял его службу. Давно еще, до луайонцев, все тейронские и даже ирлейтские хранители на посвящение приходили к Девьему озеру и искали свой солнечный камень. Говорили, в других местах они почти не встречаются, а здесь - целые скалы из него. Сакс толком и не понимал, зачем искать, если вот они, на берегу лежат, как галька. Только у простой гальки скол серый, а у солнечных камней - цветной и полупрозрачный. Бери любой! Правда, если кто пробовал делать из солнечных камней ожерелье там или серьги для своей милой, камни тускнели и через месяц-другой становились серыми, как простая галька, и крошились. А у хранителей в посохах - светились и сыпали искрами, так что посохом можно было бересту поджечь.

У мудрых, говорят, тоже в амулетах кусочки солнечного камня, только их не видно. Прячут. Вроде как не подобает кому ни попадя смотреть на Солнце, ослепнуть можно. Только Сакс думал, что врут они. Ничуть солнечный камень не слепит! Красивый, и греет, а мудрые просто врут, небось у них камешки не светятся, вот и не показывают никому серую гальку.

Вот из-за камня Фианна и пощадили. В мудрые не взяли, никаких дел не доверяли, но посох не отняли, побоялись гнева Асгейра. А Фианн взял и уверовал в Единого бога, которому и Ллир не брат, и Мать - не мать, и Отец - не отец. И уже двадцать лет пугал деревенских страшными сказками про злых фейри, ночного демона Ллира и прочую жуть. Иногда только, напившись браги, рассказывал старые легенды и плакал, а потом сам не помнил, что говорил. Когда Фианн был трезв и зол, взрослые ему не верили, но жалели. Дети тоже не верили, но боялись.

Пока Сакс бежал через сад, вслед ему неслись проклятия пополам с угрозами и обрывками страшилок: о ночных девах, что выпивают парням мозг и кровь, о ллировых мороках, что заставляют людей не слушать мудрых и заводят в трясину, о богопротивных колдунах... Когда Сакс был маленьким, он боялся. А теперь точно знал: врет старик. Самые страшные - не колдуны и не ночные фейри, а люди. Нобли. Только мимо проехали, а уже всей деревне плохо.

Отец встретил его на пороге. Молча впустил в дом, молча же закрыл дверь. Покачал только головой и махнул на его закуток, спи, мол, дурное дитя. Мама тоже молчала, видно было - плакала недавно, но Саксу улыбнулась, погладила по голове. Еле дотянулась.

Наутро отец велел:

– Со двора ни ногой. Матери помоги с дровами, воды натаскай да колесо почини. Тянучку посмотри, что-то она вчера смурная была. Асгейров день скоро, а у нас ничего не готово к ярмарке.
– Хмуро посмотрел на Сакса, покачал головой и добавил: - А нобли, что те нобли? Как лесной пожар, никуда от них...
– махнул рукой и ушел на выпас.

Время до ярмарки пролетело в суете и хлопотах. На третий день отец разбудил до света, с петухами, и отправил запрягать Тянучку. Эту буланую трехлетку отец хотел продать прошлогодней осенней ярмарке, а не вышло. Цапнула ноблева конюха. Хорошо, сам нобле был пьян и весел: лишь врезал отцу по уху, собственной благородной рукой - в тонкой перчатке и кольцах, что не хуже кастета, а кобыле велел выдать плетей. После тех плетей Тянучка никого, кроме Сакса, не подпускала, и на ноблей шипела, что твоя гадюка. Как такую продашь? Вот и оставили, как раз Звездочке двадцатый год пошел, уже и запрягать стыдно.

Во дворе подошла мама, сунула в руку рябиновый месяц на шнурке - манок для удачи. Постояла малость и вернулась в дом - собрать им с отцом еды и найти желтые ленты, которые положено вязать на рукава, если идешь в город. Вроде как признаешься в верности рыбникам и мудрым. Тьфу.

Тянучка укоризненно фыркнула и топнула копытом: замечтался. Правильно фыркнула. Из дома вышел отец, между старых яблонь, у калитки, показались шорник и кузнец с сыном, нагруженные мешками: тоже на ярмарку.

Пока Сакс помогал грузить мешки на телегу, те молчали, только шорник Мэт хмурился и на Сакса не смотрел. Только потом, когда уже выходили на тракт, - разбитый и заросший по краям, - кузнец буркнул ему:

– Дурень, - и отвесил подзатыльник. Легонько, даже в ушах не зазвенело.

С половину дороги старшие спали на телеге, Томас правил, а Сакс приглядывал за лошадьми. На этот раз повели на продажу всех, даже однолеток и жеребых кобыл. Накануне отец с матерью думали: не заподозрят ли нобли неладного, если оквудский шериф приведет жеребят продавать? Но решили, что нобли о делах грязи не задумываются, а жеребят в Кроу не уведешь, сгинут в лесу. Так-то хоть кому отдать можно будет, глядишь, и не пропадут лошадки.

Про мамин сад и вовсе не говорили. А что тут говорить, только маме печалиться. Яблони с вишнями с собой не унесешь и не подаришь никому. Одичает сад, ничего не сделаешь.

Томасу с отцом тоже кузню бросать - инструмент унести можно, но горн-то с собой не возьмешь.

О том, что с собой брать, и не дотянуть ли до первой осенней ярмарки, старшие и разговорились, когда проснулись. Сакс с Томасом, - его с телеги согнали, нечего лошадку зазря нагружать, - это все слушали-слушали, пока все уши не прослушали, да отстали подальше. Все равно ничего нового не услышат.

– Эй, - пихнул его в бок Томас.
– Будешь много думать, мхом обрастешь.

– Сам ты!
– отмахнулся Сакс и вдруг рассмеялся, припомнив свисающую с Томасовых ушей тину, а вместе с ней - и озерную фейри.

Томас, похоже, вспомнил о том же и, понизив голос, спросил:

– Ты что, тоже на озере фейри видел?

Тоже, ага. Томас-то уже года три как про озерных фейри рассказывал хрустальные сказки, мол, фейри зазвала его плясать, а потом не отпускала до самого утра. Ллир его знает, может, и не врет. Сакс сам как-то видел - шел приятель на рассвете из леса, взъерошенный, без куртки и рубаха развязана. Хотя, может, и не к фейри ходил, а вовсе к мельниковой сестре. К ней и сам Сакс захаживал временами, отчего не утешить молодую да румяную вдовушку? Все одно ей замуж больше не выйти, баб по деревням много, а мужиков - кукушкины слезки.