Разумеется, в 1939 году подавляющее большинство немцев понятия не имели о беспощадном умерщвлении детей. Они не знали ничего ни о хаосе, царившем в нацистском правительстве, ни о его причинах. Никто не понимал, почему гестапо работало столь действенно. Все, что замечали жители Германии, – это отличное государственное развитие. Развитие государства, частью которого все они являлись.

Ни изучение документов, ни мнения ученых не смогли заставить меня понять, как можно было накануне Второй мировой войны искренне любить нацистскую Германию. Но после того, как я один за другим выслушал рассказы очевидцев, – которые, кстати говоря, не принадлежали к числу фанатиков, беззаветно преданных нацизму, но все же рассказывали о радостных переменах в своей жизни, – где-то на задворках моего сознания забрезжил проблеск. Пережив хаос и унижения, любой с радостью примет порядок и безопасность. И если за это нужно будет уплатить цену «меньшего зла», то люди согласятся принести нужную жертву. Однако это их не оправдывает, ибо на самом деле не существует понятия «меньшее зло». Мне на ум отчего-то приходит старый анекдот о мужчине, который предложил женщине провести с ним ночь за десять миллионов фунтов, на что женщина тут же согласилась. А мужчина ответил ей так: «Что ж, ваша порядочность несомненна; а теперь – поторгуемся».

Для немецкого народа цена «меньшего зла», в конце концов, оказалась невероятно высокой.

Вбергхофе, своей резиденции, скрывавшейся в тенистой долине Баварских Альп, Гитлер с увлечением смотрел художественные фильмы. Среди его любимых картин была голливудская эпопея о приключениях и завоеваниях – «Бенгальские уланы», вышедшая на экраны в 1930-х годах. Идея фильма пришлась Гитлеру по душе: показывалось, как одна из «арийских» наций поработила другую, более многочисленную, однако «низшую» расу.

«Стоит поучиться у англичан, – произнес Гитлер за обедом 27 июля 1941 года. – Всего лишь двести пятьдесят тысяч колониальных служащих, из них пятьдесят тысяч – военные, правят четырьмястами миллионов индийцев»1. Это, по мнению Гитлера, недвусмысленно свидетельствовало о превосходстве «арийской расы»: англичане сумели подчинить себе Индию с помощью относительно небольших военных сил только потому, что в английских жилах текла более чистая кровь. «Чем Индия стала для Англии, – сказал Гитлер в 1941 году, – тем же станут для нас русские земли. О, если бы я сумел растолковать немецкому народу, какую роль сыграют для нас эти бескрайние просторы в будущем!»2

Став в 1933 году канцлером, Гитлер решил завязать тесные дружественные отношения с Англией (под которой он понимал всю Великобританию). Доктор Гюнтер Лозе из немецкого Министерства иностранных дел говорит: «Он хотел, чтобы Англия стала Германии союзником, настоящим союзником». Другие дипломаты также подтверждают его слова. Так, Герберт Рихтер свидетельствует: Гитлер видел в англичанах равноправных членов клуба избранных «высших рас».

Но уже в 1939 году Гитлер начал войну с Великобританией – единственной страной во всем мире, с которой он хотел бы выступить единым фронтом, и подписал договор о ненападении с Советским Союзом – единственной страной, как выяснится позднее, в которой фюрер видел опасность для своего народа. Эта война не входила в его планы. Но и характер Гитлера, и тогдашнее международное напряжение, и само устройство нацистского государства – все это в сочетании сделало войну неизбежной. Тем не менее, согласно изначальной точке зрения Гитлера, война 1939 года была ошибкой. Как же мог он, человек, славившийся политической прозорливостью, допустить такой беспорядок в собственной внешней политике?

Придя к власти в январе 1933 года, Гитлер заявил перед лицом всего мира, что хочет избавить Германию от оков Версальского договора и снова сделать страну могучей. Для достижения этой цели государство остро нуждалось в массовом перевооружении. Ответ, который Гитлер дал рейхсминистру транспорта, предложившему в феврале 1933 года создать новое водохранилище, наглядно демонстрирует, что для Гитлера политика перевооружения была важнее всего прочего: «В следующие пять лет Германия посвятит себя перевооружению, дабы немецкие граждане снова получили возможность носить оружие. Теперь каждое государственное начинание, увеличивающее трудовую занятость, надлежит рассматривать с главной точки зрения: необходимо ли оно для того, чтобы немцы снова смогли носить оружие и служить в армии?»3

Однако перевооружение было возможно лишь в том случае, если бы немецкая экономика хоть как-то подкреплялась финансово. Но Гитлер почти ничего не знал об экономической теории. «Нацистское движение действительно было крайне примитивным», – подтверждает банкир Иоганн Цан, который лично был знаком с Ялмаром Шахтом – человеком, поднявшим на ноги немецкую экономику в 1930-х годах. Верно, Гитлер не разбирался в управлении экономикой – зато Шахт полагал себя всеведущим. «Вполне очевидно, – с осторожностью замечает Цан, – что Шахт был весьма самоуверен». В 1923 году Шахта в возрасте сорока шести лет назначили государственным комиссаром по валютным делам. Он получил приказ стабилизировать экономику в условиях безудержной инфляции; несколько позднее, в том же году, он стал президентом Рейхсбанка. В 1930 году, в знак протеста против предложенного немцам и принятого немецким правительством Плана Янга – режима репарационных выплат победителям в Первой мировой войне – Шахт вышел в отставку. Он вновь присоединился к Гитлеру и нацистам, чтобы решить экономические проблемы Германии. «Я хочу, чтобы Германия стала великим и сильным государством, – сказал тогда он, – и ради этого я вступлю в союз хоть с самим дьяволом»4.

Гитлер назначил Шахта на должность министра экономики в 1934 году и принял закон, наделяющий его неограниченной властью в этой сфере. Безработица уже пошла в то время на спад в итоге обширных программ по созданию рабочих мест, – например программы строительства скоростных автострад, а экономика в целом начала оправляться от последствий Великой депрессии. Шахт сумел выделить средства на перевооружение благодаря векселям «МЕФО» – разновидности дефицитного финансирования, у которой есть два преимущества: эти векселя позволяли проводить первые рискованные этапы перевооружения в относительной секретности, а также давали немцам возможность платить за перевооружение в кредит. На руку нацистскому режиму сыграл также стремительный подъем мировой экономики и последующая отмена репарационных выплат, «выторгованная» канцлером Брюнингом на Лозаннской конференции в 1932 году.

Гитлеру эти радикальные изменения в экономике, должно быть, казались настоящим волшебством – или попросту еще одним проявлением его собственной воли. Его, разумеется, мало заботило, каким образом Шахт совершает подобное чудо. В августе 1942 года Гитлер сказал по этому поводу следующее: «Во время наших встреч я никогда не спрашивал Шахта, откуда брались средства, поступающие в наше распоряжение. Я только говорил: Вот что мне требуется и вот что мне необходимо”»5.