— Вы не должны больше переживать в связи с этим, — мягко сказал врач и похлопал ее по колену. Она не возмутилась. Питер сказал бы: «Распутный старый козел! Скажи ему, чтобы держал свои лапы при себе». Но Питер ошибался. Дженни знала, что это был жест доброты. Мгновение боролась с искушением положить свою руку на руку врача, чтобы он увидел — она все понимает верно. У доктора Штайнера руки маленькие и очень белые для мужчины, так отличающиеся от рук Питера, с длинными, костлявыми, испачканными краской пальцами. Придди скользнула взглядом по завиткам волос ниже манжет рубашки психиатра. На безымянном пальце он носил золотое кольцо с печаткой, тяжелое, словно орудие защиты.

— Естественно чувствовать то, что чувствуете вы, — сказал он. — Чем люди будут добрее друг к другу, тем лучше. Мы не должны стыдиться своих чувств. Особенно если начнем понимать и анализировать их, а со временем научимся, не таясь, жить в гармонии с ними.

Но Дженни уже не слушала. Тихо открылась дверь, и вошел Питер Нагль.

Вытерпев вынужденное сидение за письменным столом в приемной и обменявшись банальными замечаниями с молчаливым полицейским, дежурившим там, Нагль теперь искал развлечений в кабинете для консультаций. Несмотря на то, что его допрос был формально закончен, он не мог оставить клинику. Секретарь правления явно хотел, чтобы он остался до конца, закрыл опустевшее здание на ночь, тем более в его обязанности входило открыть клинику снова в понедельник утром. Ход событий также свидетельствовал о том, что он будет привязан к месту по крайней мере еще на пару часов. Утром Питер запланировал вернуться домой пораньше и работать над картиной, но теперь об этом нечего и думать. Возможно, все закончится уже после одиннадцати часов, и он освободится. Но даже если бы они могли пойти в одноэтажный дом в Пимлико вместе с Дженни, она бы не стала ему позировать. Это было ясно. Одного взгляда на ее лицо было достаточно. Она не встала навстречу, когда Питер вошел в кабинет, и он был благодарен за эту сдержанность. Но она кинула на него быстрый взгляд, полузаговорщический, полуумоляющий. В нем выражалась не только просьба понять ее, но и своеобразный способ извиниться. Ладно, пусть, хотя он сожалел также. Рассчитывал вечером поработать добрых три часа, а времени оставалось так мало. Но если она пыталась передать только то, что не настроена заниматься любовью, ладно, пусть, это его вполне устраивало. Если бы она могла знать, что это устраивало его в течение большинства ночей! Ему лишь хотелось овладеть ею, а Придди надоедливо требовала внимания к самой сути любовной игры. Он же действовал легко и быстро, как обычно принимал пищу, без ложного стыда, беспокоясь только о самом себе. Но это было не для Дженни. Дженни любила. Она любила безнадежно, страстно и опасно, требуя постоянных заверений, легкой нежности и поглощающих время технических приемов, изнуряющих его и едва приводящих к удовлетворению. Она ужасно боялась забеременеть, так что подготовительные мероприятия к любовным действиям болезненно раздражали, а результаты большей частью оказывались такими, что она бурно рыдала на его груди. Как художника, его мучительно восторгало ее тело. Он даже не мог подумать о замене модели, а тем более позволить себе ее заменить.. Цена Дженни поднялась слишком высоко.

Нагля почти не огорчила смерть мисс Болам, Он подозревал, что она всегда слишком хорошо знала, сколь мал объем работы, которую он выполняет за получаемые деньги. Остальные сотрудники, введенные в заблуждение сравнением его с этим бедным шутом Калли, думали, что Питер является образцом прилежания и интеллекта. Но Болам была не глупа и кое-что понимала. Нет, он не был ленив. Он мог бы даже один обеспечить в клинике Стина спокойную жизнь, и большинство сотрудников, включая некоторых психиатров, чувствовали бы себя хорошо, не рискуя быть в чем-то повинными. Все сотрудники, зависящие от него, оставались уверенными в его способностях, а он делал им не больше, чем требовалось. Энид Болам знала, что он мог бы работать лучше, но это никого не волновало. Если бы он ушел, она могла бы только надеяться заменить его портье менее деловитым и более умелым. А он был образованным, красивым и вежливым. Все это мисс Болам считала неоспоримыми достоинствами. Он улыбнулся, вспомнив, как много это значило для нее. Нет, мисс Болам никогда не беспокоила его.

В этом ему везло. Но ее собственная удача не внушала уверенности.

Питер посмотрел в дальний конец комнаты, туда, где в одиночестве сидела миссис Восток, грациозно расслабившись на одном из удобных стульев, предназначенных для пациентов, тех самых стульев, которые он принес из комнаты ожидания. Ее голова прилежно склонилась над книгой, но Нагль не сомневался, что мозг занят другим. «Наверное, подсчитывает, какого числа станет администратором»,— подумал Нагль. Убийство давало ее карьере прекрасный шанс. В этой женщине нельзя было не заметить честолюбивого стремления подавлять. В связи с происшедшим это стремление разгорелось. Уже можно было чувствовать запах шипящего, охваченного жаром мяса. Под внешним видом незыблемого спокойствия скрывалась натура беспокойная и нервная. Питер Нагль ленивой походкой пересек комнату и остановился, опершись на стену рядом с стулом миссис Восток, его рука беспристрастно стряхнула пылинки с ее плеча.

— Прекрасное время настало для вас, — сказал он. — Не так ли?

Миссис Восток продолжала держать глаза на странице, но он знал, что она ответит. Она никогда не могла противостоять, защищая саму себя, даже наоборот — когда защищалась, становилась еще более уязвимой. Как она похожа на всех остальных, подумал он, не может держать свой кровожадный рот закрытым.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, Нагль.

— Оторвитесь от книги. Последние шесть месяцев я * восхищался вашей исполнительностью. Да, доктор. Нет, доктор. Как вы считаете нужным, доктор. Конечно, я охотно помогу вам, доктор, но здесь имеются определенные сложности... Еще бы! Сложности были! Мисс Болам не отказывалась от борьбы. А теперь она мертва. Очень славно для вас. А они... Они не хотят даже издали взглянуть на своего нового администратора.

— Не будьте наглы и смешны. Кстати, почему бы вам не помочь миссис Шортхауз приготовить кофе?

— Нет никакого желания. И вы еще не администратор, запомните это.

— Не сомневаюсь, что полицию заинтересует, где вы были сегодня вечером. В конце концов, это ваша стамеска.

— Я уходил из клиники с почтой и взял свою вечернюю газету. Вы разочаровались, не так ли? А я хотел бы узнать, где были в шесть двадцать два вы.

— Откуда вы знаете, что она умерла в это время?

— Я не знаю. Но старшая сестра видела, как она спускалась вниз в подвал в шесть двадцать, а, насколько мне известно, в подвале мисс Болам ничего не хранила. Если, конечно, там не было вашего дорогого доктора Этериджа. Но он, несомненно, не унизил бы своего достоинства, обнимая мисс Болам. Это не его тип, должен сказать. Но вы, конечно, знаете его вкусы в этой области лучше, чем я.

Миссис Босток внезапно вскочила со стула и, согнув правую руку, ударила Нагля по щеке с такой силой, что он покачнулся. Резкий звук удара эхом разнесся по комнате. Все посмотрели на них. Нагль слышал затрудненное дыхание Дженифер Придди, видел, как забеспокоился доктор Штайнер, как он, сдвинув брови, переводил взгляд с одного на другую в недоуменном вопросе, видел презрительный взгляд Фредерики Саксон, брошенный на них, прежде чем она снова углубилась в книгу. Миссис Шортхауз, которая на боковом столе складывала посуду на поднос-, посмотрела, обернувшись, секундой позже. Ее острые маленькие глазки ощупывали обоих, тщетно стараясь не упустить чего-нибудь стоящего. Миссис Восток с лицом, залитым румянцем, снова села на стул и уткнулась в раскрытую книгу. Нагль, прикрыв ладонью щеку, громко расхохотался.

— Что случилось? — спросил доктор Штайнер. — В чем дело?

В этот момент дверь открылась, полицейский в форме просунул в кабинет голову и сказал:

— Теперь старший инспектор хотел бы видеть миссис Шортхауз. Пройдите, пожалуйста.

Миссис Эми Шортхауз не видела причины оставаться в рабочей одежде в ожидании допроса. Когда ее вызвали к Далглишу, она была уже одета так, как будто собиралась -идти домой. Метаморфоза оказалась поразительной. Удобные рабочие башмаки сменила пара модных вечерних туфель на высоких каблуках, вместо белого халата на ней была надета меховая шубка, головной платок уступил место шляпке, самому последнему идиотизму в сфере изготовления головных уборов. Но в целом вид оставался необычайно старомодным. Миссис Шортхауз являла собой пережиток беспутных двадцатых годов, эффект еще более усиливала короткая юбка и аккуратно завитые, крашенные перекисью водорода волосы, искусно уложенные на лбу и щеках. Однако, как показалось Далглишу, не было ничего фальшивого в ее голосе и внешности. Маленькие серые глазки светились хитростью. Она не казалась испуганной или огорченной. Детектив подумал, что Эми Шортхауз страстно желает гораздо больших волнений, чем обычно предоставляет ей жизнь, и по возможности этим наслаждается. Она не хотела никакой насильственной смерти, но раз уж это произошло, событие для нее могло оказаться самым грандиозным из всех подобных.