– А к друзьям тоже во вторник ездили?

Козак замешкался на мгновение:

– Не-ет, в гостях я был в понедельник…

– Кто ваши друзья? Где они живут? – Стас достал записную книжку.

– Их фамилия Алешины. Они живут на Юго-Западе.

– Телефон есть?

– Нет. Должны скоро установить.

– Когда вы приехали к ним и сколько там пробыли?

– Около шести. А уехал поздновато.

– Они, наверное, смогут подтвердить, что вы провели у них весь вечер?

Козак заерзал. Он затянул узел галстука до отказа, потом растянул его совсем, расстегнул верхнюю пуговицу сорочки, снова подтянул узел.

– Вы сейчас помнете свой прекрасный галстук, – спокойно сказал Тихонов. – Так как же насчет Алешиных?

– Я вам могу поклясться честью, что я провел там весь вечер, но мне бы очень не хотелось, чтобы вы этот факт у них проверяли!

Тихонов удивленно поднял брови:

– Это почему же?

– Вы же интеллигентный человек! Вы же понимаете, что всем всего не расскажешь. Вы же знаете, что ваш приход может быть неправильно истолкован. Представляете, как это звучит для простых людей, где-то немножко обывателей: о друге дома расспрашивают из МУРа! Ведь это же не просто. Это же МУР! Это же звучит как!

– Гордо! – мрачно отрезал Тихонов. – Но доводы ваши я считаю неубедительными. Тем более что честному человеку нечего бояться, если официальное лицо наводит справки во имя закона. Поэтому нам придется вместе поехать сегодня к Алешиным.

– Но это же невозможно! – с отчаянием сказал Козак.

– Возможно. Очень возможно. Я вам это точно говорю, – отозвался Стас.

– Но дело в том, что Алешина сейчас нет дома.

– То есть как? А где же он?

– В командировке, – упавшим голосом сказал Козак.

– А где же вы были тогда?..

– Я же говорю – в гостях у Алешиных.

– Так-так-так, – забарабанил Тихонов пальцами по ручке кресла. – Вы уж формулируйте тогда точно – у Алешиной, а не у Алешиных.

– У Алешиной, – покорно вздохнул Козак.

Тихонов задумался. «Просто смех и грусть берут, когда подумаешь, с чем только не сталкиваемся на работе. Впрочем, это тоже объяснимо. Мы же ходим всегда, как пограничники, вдоль тонкой линии, разделяющей нормальное и извращенное Но у пограничников – полосатые столбы, распаханная полоса, на ней остаются следы. А мы эти столбы ставим сами и полосу пашем на себе. Поэтому в разговоре нельзя поставить деликатную точку, нельзя на обыске тактично отвести взгляд от чужого белья, нельзя не видеть чужих пороков и слабостей. Как это трудно – иметь большие права, которые в сто раз тяжелей наших нелегких обязанностей! Но иначе нельзя – мы ставим столбы между людьми и убийцами. Убийство – не абстрактная картина, здесь непонятного и недосказанного быть не может. И кто-то должен копаться в чужой грязи и крови, чтобы не было вообще грязи и пролитой крови».

Тихонов провел ладонями по лицу, будто умывался, потом встал:

– И все-таки, Лев Алексеевич, я должен вас огорчить: к Алешиной нам сегодня придется поехать.

– Но вы убедитесь, что все это ерунда, и сами же потом будете смеяться.

– Может быть. Но как говорит мой начальник, хорошо смеется тот, кто смеется без последствий.

Отворилась дверь, и в комнату вошел высокий седой человек. Он подошел к Тихонову, сказал звучным веселым басом:

– Здравствуйте! Лагунов. – И крепким мужицким пожатием стиснул ему руку.

– …Нет, дорогой мой, у вас архаические представления о нынешней периферии! – сочно захохотал Лагунов.

Его лицо красно, крупные черты подвижны, небольшие седые усы вздыблены.

– Небоскребов у нас, на Орловщине, не строят, как на проспекте Калинина, скоростную химчистку налаживают второй год – это все верно. Но вот вы, столичные жители, всегда немного кокетничаете с нами, провинциалами: «Ах, у нас такая спешка всегда, такой ритм жизни бешеный!» Так ритм – что? Уже давно нужны другие категории, другие определения. Я бы сказал, что надо нынешнюю жизнь мерить ее наполнением, насыщенностью… Да и ребята у нас сейчас хорошие растут, грамотнее нас, глубже жизнь знать хотят. Мне тут как-то сын – семнадцать лет парню – говорит: «Папа, а где бы взять почитать Пруста?» Я ему снисходительно так: «Вон в шкафу пятитомник стоит. Прочитай сначала «Фараона» – отличная вещь». Помолчал мой Алеха, потом говорит: «Папа, я Болеслава Пруса читал, я про Марселя Пруста спрашиваю». Бах! Я чуть со стыда не сгорел. А ведь мы их воспитывать должны. Вот мой сосед Брэдбери читает. Я посмотрел – сложно, конечно, но чертовски интересно… Да, видать, чтобы кого-то воспитывать, надо самому учиться здорово!

– А вы как думали… – рассудительно сказал Тихонов. Лагунов быстро повернулся к нему:

– Вам, молодой человек, хорошо. А вот мне где время взять? У меня вон была намечена целая программа, а я за все время в Большой театр один раз вырвался. Как раз в тот день, когда здесь все это случилось…

– Надо же… – равнодушно отозвался Тихонов.

– Конечно, скромничать не буду, на выставке Юона побывал, – сказал Лагунов, загибая пальцы. – Потом посмотрел музыкальное ревю… Но ведь раз в год?!

– А спектакль хороший был? – спросил Тихонов.

– Отличный. «Князя Игоря» давали. Великолепно все это – в музыке такая мощь, что после спектакля чувствуешь себя причастившимся к великой силе духа. Я бы детей-школьников в обязательном порядке водил на эту оперу, – засмеялся Лагунов.

– Исполнители пожиже стали, – сказал Стас. – Кто Кончака-то поет сейчас?

– М-мм… этот… о, черт!.. ну… – Лагунов замялся, выжидательно посмотрел на Тихонова, но тот не сделал никаких попыток ему помочь.