После этой записи от 6 января 1920 года в тетрадке оставалось еще несколько заполненных рукой Терентия Засекина страничек. Зимин внимательно просмотрел их, выискивая, может, встретятся еще строки, посвященные старшему лейтенанту Взорову. Нет. Был рассказ о новом визите в конце января в Пихтовую, о находке по пути обратно в лесу заряженной винтовки на боевом взводе, прислоненной к стволу дерева, о пихтовских родственниках. А вот о Взорове впредь ни слова.

– Ну, и вернулся старший лейтенант? – спросил Зимин.

– В Пихтовое он точно вернулся. Но здесь, на пасеке, думаю, больше не бывал. Иначе бы забрал вещи.

– А оставались вещи?

– Совсем немного. Они тоже в отцовом тайнике были.

Опять Засекин исчез в соседней комнате и вышел из нее с самодельной соломенной коробочкой.

– Вот…

На стол легли серебряный Георгиевский крест с металлической лавровой ветвью на двухцветной ленте, маленькая фотографическая карточка женщины лет тридцати пяти – сорока с приятным открытым лицом, с гладко зачесанными светлыми волосами и, наконец, Евангелие с полустершимся золотым крестом на потускневшей обложке, попорченное, продырявленное посередине.

– Неужели то самое? – спросил Зимин, имея в виду упоминавшееся в дневнике Терентия Засекина. Он взял со стола Евангелие.

– Оно. Какому же еще быть, – ответил пасечник. – А фотографию, я так думаю, отец просмотрел. Между страницами лежала. Сам три года назад ее обнаружил. До этого сколько раз листал…

Зимин бережно положил Евангелие и дневник на стол, склонился, разглядывая портретную фотокарточку ясноглазой женщины в белой блузке с приколотой к ней брошью.

– Матери его фото, так считаю, – сказал хозяин избы.

Зимин посмотрел на оборот снимка. Надписи никакой.

– Да, Василий Терентьевич, интересно, – сказал он. – Но в дневнике ни слова о причастности Взоров к колчаковскому кладу.

– В дневнике нет, – согласился пасечник. – Об этом он отцу рассказывал перед самым прощанием. Отец в отдельной тетрадке это поместил.

– И ту тетрадку можно посмотреть?

– Можно. Только как вернусь в Пихтовую. После ноябрьских…

Видя, что такая перспектива не слишком-то обрадовала гостя, прибавил:

– Могу показать то, что сам написал. По отцовым записям. – Василий Терентьевич пошуршал исписанными листами, соединенными скрепкой.

– Что значит по отцовым записям? – не совсем понял Зимин.

– Ну, хотел про тот случай повесть, что ли, сочинить. Сорок страничек с лишним написал, а дальше что и как – не знаю… Не получается.

– Так это художественное?

– Не совсем да и не совсем нет. Все там как было в самом деле. Имена, места. Все… Просто как бы от имени Взорова…

– О новом приезде старшего лейтенанта в Пихтовое тоже из отцовских записей известно?

– И из них. И сам я об этом стал дознаваться, когда отыскались дневники.

– И что в конце концов стало с колчаковским офицером?

– Погиб.

– В этих записках об этом тоже рассказано? – Зимин кивнул на листки в руках пасечника.

– Не в этих. Но есть. Тоже в Пихтовом хранятся.

– Значит, я их не увижу?

– Читай пока это вот, коль охота есть, а там поглядим…

Василий Терентьевич протянул Зимину листы, соединенные скрепкой…

Взоров

Ноябрь 1919 – январь 1920

Поезд начал притормаживать, вздрогнул, остановился. Состав качнуло. Слышно было, как пролязгали, сталкиваясь, буфера, и после долгого колесного перестука настала тишина.

Начальник команды специального назначения полковник Ковшаров приблизился к одному из окон довольно просторного рабочего купе вагона, отодвинул плотную, не пропускающую свет шторку, вгляделся в темень за промерзлым окном. Издревская. Последняя остановка перед крупной узловой станцией Пихтовой. До нее проследуют без остановок.

Полковник отодвинулся от окна, потянулся к карманным часам. Четверть одиннадцатого. Несколько минут – и эшелон тронется. Не произойдет непредвиденного – ровно в полночь прибудут в Пихтовую. Пора! Медлить нельзя ничуть!

Кроме полковника, в купе было еще трое офицеров: его личный адъютант поручик Хмелевский, старший лейтенант Взоров и капитан Васильев. Полковник коротко глянул на Васильева, сделал шаг к нему, сказал:

– Господин капитан, участок до Пихтовой очень важный и ненадежный. Прошу вас быть в кабине паровоза. Поспешите.