— Нет ничего странного, — вмешался Хай Бао, — в деревне почти никого не осталось из тех, кто знал Дака. Мерзавцы всякие подались на службу к властям, да только недолго побыли на даровых харчах. Кого пристукнули, кто сбежал да и подох вдали от родных мест. А если кто и уцелел, тому было не до старых счетов. Честные же — хранили тайну.

— Правильно говоришь, дядя, — послышался голос сестры Дака, — все, кто знал, держали язык за зубами, потому до нас и не добрались. А знали многие, даже полицейский Ты и тот знал. Помню, он меня однажды спрашивает: «Послушай, сестрица Хай, я слышал, твой брат — полковник у вьетконговцев?» У меня, понятно, душа в пятки ушла, но вида не подаю. Отвечаю: «Наверняка какой-нибудь однофамилец, если бы Дак и вправду был у них полковником, нашей семье беды не миновать». Сказала и жду, что же он ответит. А он вдруг и говорит: «Ну а если это все же он, я только горжусь, что когда-то вместе в школу ходили!» Признаюсь честно, в тот момент я не разобралась, что у нашего полицейского на уме, но только вопросов больше он мне не задавал.

На некоторое время общий разговор прервался. Каждый вполголоса переговаривался с соседом, хотя взоры всех поминутно устремлялись на гостя. Затем подал голос старик Хай. Ему уже за шестьдесят, но выглядит он хоть куда: почти без седин, стройный, румяный, больше пятидесяти и не дашь, совсем под стать своей тридцатилетней жене. Из всех жителей деревни он был единственным, кто в юности сдал конкурсные экзамены по старой системе, получил звание бакалавра и тем славился. Односельчане величали его не иначе как «бакалавр Хай». Мало-помалу, однако, эта слава поблекла, Хай вернулся к своему саду и занялся обычным крестьянским трудом. Но привычка смотреть на других свысока у него сохранилась. Сегодня, пожалуй, он первый раз держался более или менее скромно. На землю, как другие, правда, не сел, но воспользоваться стулом тоже не решился, а вместо того прислонился спиной к стволу дерева.

— Как твой односельчанин, Дак, — несколько витиевато начал старик, — я позволяю себе обращаться на «ты». У меня есть к тебе вопрос, правильнее сказать, мне хотелось бы понять тебя…

Все разом повернули головы и посмотрели на старика, удивляясь, с чего это тот заговорил словно завзятый газетный репортер.

— Я очень жалею, что не знал тебя прежде, — продолжал Хай, — я жил в Сайгоне, но иногда приезжал в деревню навестить близких и часто проходил мимо твоего дома. Я даже не подозревал, что у Шау Хока есть сын — участник освободительной борьбы. Только сегодня узнал, что ты ушел на войну еще совсем, совсем молодым. Скажи, что двигало тобой? О чем ты думал, когда не колеблясь шагнул вперед, навстречу опасностям и лишениям?

Вопрос старого бакалавра попал, как говорится, в самую точку. Даже те, кто не задумывались над этим, почувствовали живой интерес. А больше всех был взволнован Шау Хок, отец полковника.

Шау Хок хорошо помнил, что в тот день, тридцать лет назад, он встал, как обычно, на заре. Когда настало время сыну уходить в школу, а сын все не просыпался, он окликнул его, но ответа не получил и, сердито войдя в комнату, сдернул с Дака одеяло. Велико же оказалось его изумление, когда вместо мальчика он увидел на кровати свернутые в рулон циновки!

— Дак ушел в армию, отец! — раздался позади голос до этого молчавшей дочери.

— Почему же он ничего мне не сказал?

— Боялся, что ты не отпустишь. Велел мне подождать, пока он будет уже далеко, и только тогда рассказать.

— И давно ушел?

— Вчера утром.

— С собой взял что-нибудь?

— Только смену одежды и кусок материи вместо плаща, да еще я дала ему несколько донгов.

— Ну и дети! — Ошеломленный Шау Хок не знал, сердиться ему или нет.

А недели через две сын вдруг снова объявился. Увидев его входящим в дом, отец саркастически хмыкнул.

— Что, Дак, не выдержал? Дома-то лучше?

— Вовсе нет, отец!

— Зачем же вернулся, если нет?

— Никак не хотели брать, у меня, оказывается, еще возраст не вышел. Пришлось долго просить, и наконец командование согласилось, если я принесу от тебя письменное разрешение.

— Что еще за разрешение?

— Бумагу, в которой будет написано, что ты согласен меня отпустить.

Так вот, значит, зачем он вернулся!

— И как же надо составлять такую бумагу?

— Она со мной, я уже написал текст, папа!

Сын вытащил из кармана маленькую полоску бумаги, поднес ее к пламени коптилки — Шау Хок отчетливо помнил, что это было блюдечко со свиным салом, в котором плавал фитиль, — и начал читать вслух:

Закончив чтение, сын протянул ему документ:

— Подпиши, отец!

Если бы в обязательстве говорилось только о согласии, Шау Хок не колебался бы. Но там было предупреждение о возможной гибели сына, и воображение отца живо представило своего пятнадцатилетнего мальчика на поле боя, окровавленного, зажимающего рукой смертельную рану… Дак был младшим в семье, да и рос без матери — она умерла вскоре после его рождения. Шау Хок почувствовал, что сердце его дрогнуло, а на глаза навернулись слезы.