Бруни знала, что отец не поймет. Он никогда ее не понимал.

Звуки траурного марша она услышала еще от входа на кладбище. Сначала дрожью в воздухе, слабым отзвуком, до нее донеслись мерные удары барабана, и лишь потом она уловила доносящуюся откуда-то издалека музыку.

Узнать, где и когда будут хоронить художницу Линнет Дейн, оказалось нетрудно — на следующее утро, проглядев раздел траурных объявлений «Бостон глоб», Бруни сразу наткнулась на нужное ей объявление.

Что бы там ни говорил отец, она не хотела, чтобы Филипп заметил ее — поэтому надела черное платье, черную шляпку с закрывающей лицо вуалью и туфли на низком каблуке; собрала волосы в пучок и спрятала под шляпку. Подъехала к боковому входу на кладбище, отпустила такси и пошла на звуки духового оркестра, надеясь, что они приведут ее туда, куда надо.

Вскоре оркестр замолчал, но к этому времени Бруни уже заметила вдалеке небольшую толпу — человек, наверное, пятьдесят; пошла медленнее и, приблизившись, увидела блестящий гроб темно-вишневого цвета и застывшего перед ним священника.

Священник что-то монотонно говорил, но слов было не разобрать.

Она подошла еще ближе, обошла массивное, заслонившее от нее на пару секунд всю сцену надгробие — и внезапно увидела Филиппа. Он стоял у самого гроба, вполоборота к ней, и Бруни поспешно отступила назад.

Рядом с ним стаяли пожилые мужчина и женщина — наверное, родители Линнет Женщина машинальным повторяющимся жестом то и дело подносила к глазам платок, мужчина придерживал ее за локоть и что-то ей говорил.

А Филипп стоял один. Именно такое было ощущение, несмотря на собравшуюся вокруг толпу. Они все вместе, а он — один. Словно на другой грани, в другой плоскости происходящего. И Бруни могла вообще не маскироваться и не прятаться — он бы все равно ее сейчас не заметил. Он не смотрел по сторонам, только на гроб, и шептал что-то беззвучно.

Это был ее любовник, человек, которого она, как ей казалось, знала едва ли не лучше, чем саму себя. Человек, которого она, выходит, вовсе и не знала. Неподвижный, как тяжелая каменная глыба. И странным образом — беспомощный… Почему-то пришло в голову именно это слово, и она подумала вдруг: «Это несправедливо. Нельзя, чтобы кого-то хоронили в такой ясный солнечный день, когда хочется только радоваться!»

Внезапно в монотонный бубнеж священника вклинился другой звук — высокий и жалобный. С каждой секундой звук становился все громче, заглушая слова проповеди, и Бруни не сразу поняла, что это плачет ребенок.

Филипп повернул голову и нетерпеливо махнул рукой — к нему, отделившись от толпы, подошла невысокая женщина в черном. За руку она вела девочку.

Едва увидев эту кроху, такую маленькую и трогательную, в черном траурном платьице, с черными бантиками в коротеньких косичках, Бруни больше не могла оторвать от нее глаз. Ей захотелось броситься к ней, обнять, взять на руки, успокоить, чтобы малышка перестала так отчаянно плакать и не закрывала больше ладошкой заплаканное личико…

Филипп нагнулся и поднял дочь. Девочка замолчала, обхватила его за шею и уткнулась ему в щеку, но он уже не обращал на нее внимания, снова глядя перед собой, на гроб.

Наконец священник смолк. Вновь заиграл оркестр, и гроб медленно начал опускаться в могилу, пока полностью не скрылся с глаз.

Люди один за другим стали приближаться к могиле — бросали туда цветы, говорили что-то сначала Филиппу, потом родителям Линнет и уходили в сторону аллеи, ведущей к выходу с кладбища.

Наконец у могилы остались стоять только Филипп, по-прежнему с девочкой на руках, родители Линнет и женщина в черном, которая привела ему ребенка — наверное, та самая Эдна. Затем и они двинулись к выходу.

Но пройдя шагов десять, Филипп повернулся к сестре, передал ей девочку, а сам вновь вернулся к могиле. Остановился, губы его снова зашевелились. Потом сунул руку в карман и протянул ее над ямой. Оттуда упало вниз что-то легкое, зеленовато-пестрое. Платок? Просто кусочек легкой ткани?

Он уже шел к выходу, а Бруни все не могла сдвинуться с места. Ее трясло от слез, слезы заливали глаза, и бесполезно было их вытирать — они тут же появлялись снова.

Она и сама не знала, по кому плачет — по женщине, которую только что похоронили на ее глазах, или по крохотной девочке в траурном платьице. Или по тому человеку, ради которого пришла сюда, и который так и не заметил, что она здесь; и хорошо, что не заметил, но все равно — не заметил…

Или по себе самой…

Открыл Филипп не сразу. Бруни пришлось провести на площадке несколько неприятных минут, представляя себе всякие ужасы вроде свежеповесившегося трупа (иначе почему он не открывает?!) — только после этого она услышала за дверью тяжелые шаги.

Казалось, он постарел лет на десять. И похудел.

И совсем не удивился, увидев ее. Сказал безразлично: