Справа — да, теперь уже справа, а не слева, потому что фронт оставался у них за плечами, — вдруг очень близко разгорелась ожесточенная артиллерийская стрельба. Платон подумал, что это, наверное, танки вырвались к огневым позициям артдивизиона. И не ошибся. На окраине Вереба незнакомый полковник в солдатской ушанке, вместо полковничьей папахи, остановил машину. «Виллис» с ходу вырулил на самую бровку кювета.

— Вы командир батальона? — негромко и невластно спросил полковник.

— Так точно, майор Горский.

— Вот что, друг мой. «Тигры» могут с минуты на минуту войти в хутор, а штаб корпуса еще не эвакуирован. Надо задержать противника на полчаса. Мины есть?

— Остались, товарищ полковник.

— Вы сами знаете, как и что нужно делать. Поспешите туда, к артиллеристам.

— Будет выполнено, — так же негромко и устало, даже не козырнув, ответил комбат.

Если бы этот незнакомый старший офицер заговорил в ином тоне — кричал, приказывал, — то, может быть, он не произвел бы такого впечатления на комбата и его бойцов, которые еле держались на ногах. Но он просил, а это в критические минуты боя трогает людей.

Артиллеристы отбивались из последних сил, когда саперы начали ставить мины вблизи огневых позиций. Платон встретил тут и своих солдат из первой роты. Они, эти храбрецы, сделали все, что могли: два «тигра» уже пылали на минном поле, другие втянулись в орудийный поединок с пушкарями. Однако силы были слишком неравные, тем более что дивизион атаковали сверхтяжелые танки, которые трудно остановить легкими, трехдюймовыми пушчонками — вся надежда на редкие, счастливые попадания в гусеницы.

Платон понимал, каково приходится расчетам этих орудий, и послал туда всех, кто оказался под рукой, чтобы погуще ставить мины в полосе прорыва. Сейчас уже не саперы надежно прикрывали артиллеристов, а те в свою очередь пытались как-нибудь прикрыть саперов, занятых поспешным минированием.

На гребне вспаханной ложбины показалась новая волна немецких машин, не меньше полудесятка.

— Надо отходить, товарищ майор, — оказал Платону его заместитель капитан Зуев, вообще-то очень храбрый парень, родом из Донбасса.

— Пожалуй, — согласился он, бегло глянув на часы. Тридцать минут, обещанные полковнику, истекали.

Но тут из северного оврага, что темнел буквально в сотне метров от дороги, выползли еще два «тигра» и, кажется, «пантера». Немцы шли в атаку с фланга.

Зуев первым схватил мину, бросился по кювету навстречу танкам.

— Ульяна, быстро в машину! — крикнул Платон. — Василий, — круто повернулся он к шоферу, — давай во весь опор через Вереб, строго на запад. Мы их тут задержим…

И он кинулся за капитаном Зуевым, увлекая за собой водителей грузовиков.

Шахтер Зуев был наповал сражен пулеметной очередью в упор, но е г о «тигр» подорвался на мине, густо зачадил. Другой взял правее, ловко перескочил кювет, намереваясь по дороге выйти в тыл артиллеристам, и немедленно открыл огонь. Платон с размаху упал навзничь, оглянулся на гулкий разрыв снаряда: там, где только что стоял «виллис», полыхнуло жаркое бензиновое пламя. Тяжко охнув, Платон, не раздумывая, продолжал ползти наперехват «пантере». Магниевая вспышка ослепила его — он потерял сознание…

Как дальше развивались события, Платон узнал лишь на вторые сутки в каком-то дивизионном медсанбате. Утром 26 января, когда немцы заняли Вереб и продвинулись еще на север от него, 23-й танковый корпус, находившийся в резерве командующего Третьим Украинским фронтом, был срочно введен в дело — без всякого авиационного прикрытия, даже без артиллерийской подготовки. Для этого просто не было времени: противник мог, развивая успех на Бичке, окружить всю 4-ю гвардейскую армию или, того хуже, мог прорваться к Будапешту. Вот тогда-то и разыгралось встречное драматическое сражение, в котором участвовало с обеих сторон до четырехсот машин и более полтысячи орудий и минометов. 23-й корпус, вооруженный танками иностранных марок, имевшими слабую броню, понес большие потери, но задачу выполнил: решительное — ва-банк! — наступление немцев было остановлено его контрударом. Лучшие эсэсовские дивизии «Викинг», «Мертвая голова» — вся эта бронированная элита, поддержанная «королевскими тиграми» и «фердинандами», вынуждена была попятиться назад.

Когда Платону рассказал об этом армейский офицер связи, раненный всего несколько часов назад, Платон, все время думая о судьбе Ульяны, спросил офицера: не слыхал ли тот что-нибудь о саперах, действовавших в районе хутора Вереб.

— Что вы, товарищ майор, — удивился тот. — После такой драки целую дивизию не скоро отыщешь. Вы уж наберитесь терпения, через недельку, быть может, и найдете кого-нибудь из своих ребят.

Но Платон пролежал в медсанбате до конца февраля. Его хотели отправить в тыловой госпиталь, однако он убедил пожилого доктора не делать этого, так как ему стало значительно лучше. Правда, сильно болела голова, но он старался не жаловаться. К счастью, доктор оказался человеком сердобольным, отпустил его на денек с медсестрой в район освобожденного Вереба, где Платон надеялся хоть что-нибудь узнать о судьбе своего батальона.

Все поле вокруг хутора было загромождено мертвой техникой. Платон обошел старые позиции артиллеристов и насчитал вокруг одиннадцать сгоревших немецких танков. Но «виллиса» на дороге не было — наверное, уже убрали вместе с разбитыми трехдюймовками. На северных подступах к Веребу чернело настоящее танковое кладбище. Тут были машины всевозможных типов, немецкие и наши; одни из них вздыблены в атаке, точно кони; другие, уткнувшись длинными стволами пушек в весенние ручьи, будто жадно пили снеговую воду; третьи были напрочь обезглавлены, сорванные башни валялись рядом с ними; и всюду гусеницы, гусеницы, как штурмовые лестницы, брошенные на склонах глубокой балки… Платон понял, что именно здесь и встретились лоб в лоб танковые корпуса противоборствующих сторон.