– Вот и хорошо, что не сомневаешься, – отрезал Ход-ват.

Он отвернулся, дернул поводья, отрывая дрома от почти полностью объеденного деревца. Слушаясь наездника, скакун качнулся вперед, перешагивая белый забор.

Дар с тоской посмотрел на окровавленное тело Зордаора, лежащее в пыли, и нервно сжал кулаки. Что-то острое больно впилось в ладонь. Он вспомнил про Метку, последний подарок погибшего махо, и осторожно раскрыл ладонь.

Плоский кусок исцарапанного желтого металла был ровной квадратной пластиной, с тисненной по центру рамкой и искрящимися крапинками по бокам. Если смотреть на плоскость под углом, поверхность становилась как бы прозрачной, и тогда можно было видеть проскальзывающий изнутри рисунок, отчасти похожий на некоторые из значков тангрописи. Дар и так и этак поворачивал занятную штуковину, совершенно пораженный. Рисунок под поверхностью теперь казался ему похожим на квадратное солнце. Ошибиться было нельзя – от центрального светлого куба во все стороны шли лучи, где изогнутые, где прямые, напоминая многочисленные руки и ноги, согнутые в суставах. От металла исходило ощущение слабого тепла, греющего кожу. Дар ухватил ее поудобнее – Метка приладисто пряталась в ладони, может быть, она даже не мешала бы сжимать одновременно и шиташ в этой же руке.

Дар почувствовал укол совести. Тот, кто дал ему это чудо, сейчас умирал, изувеченный, в пыли… Но что может сделать он? И кто поручится, что прикосновения рук чужекланника не являются унизительным оскорблением? Дром все дальше уносил его от этого двора.

Дар с силой стиснул Метку в кулаке. Обернувшись, заметил, что над махо Изир-дора склонились две тонкие женские фигуры. Было огромным облегчением видеть это. Хотя они одарили седоков Дрохуга самыми ненавидящими взглядами…

Интерес к исследованиям пропал, что конечно же обрадовало Ходвата. Покружив еще немного, они вернулись к Царакклану, притормозив у обелисков на кольцевой площади. Дар обессиленно спустился на белые камни. Внутри все шаталось, и мира не было в его душе.

Навалилась опустошенность, накопившаяся за этот неправдоподобно длинный день, усталость овладела каждой клеточкой тела. Но он был слишком взвинчен недавними событиями, чтобы заснуть или толком расслабиться. Раскрытые глаза впитывали этот мир – торопящийся, деятельный. Суетились погонщики, кормя и обхаживая огромных скакунов, собирали оружие ратники, поднимая и подвязывая его на дромов вместе с другими запыленными баулами, отаруги вбегали и выбегали из Царакклана, выполняя какие-то распоряжения элитара. Вернувшийся Ходват притащил блюдо со ароматным жареным мясом, но аппетита у Дара не было. Юноша рассказал, что Саудрак приказал оставить все латниры, захваченные в Изир-доре, и велел не брать пленных из а'зардов. Воины недовольны и пребывают в растерянности.

Краем сонного сознания Дар удивлялся, почему Саудрак не торопит своих отаругов прочь из разоренного города. Если все это подстроено, ловушка должна рано или поздно захлопнуться. Элементарное здравомыслие подсказывало: отход – и чем быстрее, тем лучше.

Но Саудрак не спешил.

Видно было, как часть воинов понесли латниры от дромов назад, к дворам-лепесткам. Где-то среди них был и панцирь Зордаора. Порой картину суетящихся хуураданцев затмевали дымы из развалин Царакклана. Серые волны словно пытались исправить разрушения города, защитить его своими покрывалами. Но, когда ветер сдувал их полупрозрачные волокна, все было по-прежнему испорчено.

Какое-то коллективное чувство захватило Дара. Происходящее воспринималось в отношениях, разнородные части оказывались слитными, связанными внутренними смыслами. Множество шевелящихся фигур хуураданцев были на самом деле единым существом, как пальцы одной руки… Огни и дымы Изир-дора – лишь прорвавшимися на поверхность выходами единого подземного огня. А ниже его было еще что-то. Гораздо более обширное и величественное. Внутри, под кольцевой площадью Царакклана, под теми камнями, где сейчас полулежали они с Ходватом, под всем лепестковым Изир-дором гнездилась цнбр – подземное Сердце города – несметные груды сине-зеленых, похожих на паутинки влажных ниточек… Великая трава тангров, соединявшая их между собой и… делившая их между собой. Трава, чьей частью становился каждый, едва рождаясь на свет. Этот великий травяной дух-хранитель а'зардов Изир-дора, чье имя нельзя было безнаказанно произносить чужакам, сейчас был ранен, он стонал и умирал, источая едкий дым и зловоние. «Кислый огонь» безжалостных хуураданцев был вброшен в святая святых, в средоточие городской Атсинбирг, в то самое место, где этот огромный ком растительной жизни имел отдушину, где, любящий темноту и тень, он мог изредка лакомиться солнечными лучами и восторженно-суеверными взглядами горожан, каждый из которых был его частью, крохотной подвижной клеткой гигантского неподвижного растительного нечто…

Веки Дара смежились, его сильно клонило в сон.

– Смотри! – вдруг резко сказал Ходват. – Летающий демон!

Дар послушно поднял голову.

Высоко-высоко в набирающем вечернюю глубину небе скользила крупная темная точка. Размер ее было сложно оценить, не зная расстояния. Какая-нибудь большая птица, из тех, что умеют неподвижно держаться в восходящих потоках воздуха… Можно было только позавидовать ее безмятежности, отрешенности и покою. Она была вплавлена в этот мир, растворена в небе заката, недвижная и летящая, всевидящая и безразличная – мудрая. Весь мир словно застыл под ней – вечереющий, усталый, обессиленный. Он не был дневным, но и не стал еще ночным. Не был уже мирным, но еще не стал военным. Он словно лежал на краю, на грани, как камень у пропасти, и ждал только легкого толчка…

И этот толчок пришел.

Тишину Царакклана разорвал трубный голос Саудрака:

– В седла!

– В седла! – тут же эхом вскричали рудваны-десятники. – В седла! Все на дромов!..

С дробным топотом тангры бросились к скакунам, а Дар уже почти не удивлялся, глядя, как с мгновенной слаженностью отреагировали воины на приказ.

Расправив крылья и застыв, птица урц лениво кружила в вечернем небе. Она легко скользила в воздухе, почти не двигая огромными крыльями, купаясь в мягких теплых струях разогревшегося от дневной жары ветра.

Она не знала, что зовется именем урц на языке этих существ там, внизу. Это было неважно. Ей было безразлично любое имя. Пусть они вечно копошатся в своей пешей жизни, вздымая пыль по дорогам и полям, ей нет до них дела.

Там, далеко внизу, лежала твердая земля – это обитаемое дно бескрайнего неба. А урц жила наверху, в беспредельности простора, – свободно и бесстрастно, лишенная необходимости повиноваться силе тяжести.

Плывя, как застывшая апатичная тень, внешне равнодушная и холодная, сейчас птица была до предела напряжена. Она не могла думать ни о чем ином, даже о поиске теплых потоков снизу. Все ее взвинченное внимание было приковано к поверхности.