При этом возникает вопрос, в какой мере грамматическое в языках мира является универсальным, а в какой – национально-специфическим? Давно, еще со времен универсальной «Грамматики Пор-Рояля», сложилась точка зрения, что за специфику языков отвечает только лексика, а за их общность, универсальность – грамматика. Действительно, раз объективный мир един, то едины и законы мышления, и, следовательно, грамматика должна это единство отражать, независимо от различия языков. Понятия «предмет», «признак», «единичность / множественность», «субъект / объект», по-видимому, должны быть универсальными независимо от языка. Но в том-то и дело, что они не универсальны!

От грамматики естественного языка, оказывается, менее всего приходится ждать логичности и рационального устройства. Как и все в языке, грамматика воплощает донаучную, наивную модель мира, в меру алогичную, по преимуществу мифологическую. Просто на фоне лексики грамматика выглядит более формализованно, стройно, строго. Поэтому соотношение универсальности и национальной специфичности в грамматике выглядит таким же, как и в лексике. В ней есть универсальное мыслительное ядро, независимое от разных этносов, культур и языков (это наиболее общие представления о субъекте и предикате, о качестве и количестве, само наличие дейктических показателей и пр.), и существенные различия в способах представления явлений и событий.

Как это происходит, наиболее убедительно показал Э. Сепир. Он начал с опровержения общепринятой и кажущейся очевидной из опыта идеи, что мы отображаем мир, исходя из фиксации его «реально существующих элементов и отношений», для которых потом просто подбираем удобные словесные обозначения и соответствующие грамматические формы. По мнению Э. Сепира, это иллюзия, которая создана игрой символических форм нашего языка: «Так, наблюдая объект, подобный тем, которые мы называем «камень», который перемещается в пространстве по направлению к земле, мы непроизвольно анализируем это явление посредством двух конкретных понятий – понятия камня и понятия акта падения, и, соотнося эти два понятия с помощью определенных формальных средств, свойственных английскому языку, мы говорим: the stone falls 'камень падает'. Мы полагаем – впрочем, достаточно наивно, – что подобный анализ ситуации является едва ли не единственно возможным. Однако, если обратиться к другим языкам и посмотреть, какими способами они выражают это очень простое впечатление, то довольно скоро станет понятно, сколь многое может быть добавлено к нашей форме выражения, изъято из нее или перегруппировано в ней без существенного изменения реального содержания нашего сообщения об этом физическом факте».

Так, в немецком и французском языках мы вынуждены присвоить «камню» категорию рода – возможно, фрейдисты смогут объяснить нам, почему этот объект относится к мужскому роду в одном языке, а в другом – к женскому; в языке чиппева мы не можем выразить соответствующую мысль без указания того внешне несущественного для нас факта, что камень является неодушевленным объектом.

Если мы считаем род несущественным, то русские могут удивляться тому, почему мы полагаем необходимым каждый раз указывать, воспринимается камень или любой другой объект сходного рода как определенный или неопределенный, т. е. почему имеет значение различие между the stone и a stone: «Stone falls (существительное без артикля) звучит вполне хорошо для Ленина, как вполне хорошо это звучало для Цицерона. А если мы считаем варварством игнорирование различия по определенности, то индеец квакиутль из Британской Колумбии отнесется к этому вполне сочувственно, но при этом спросит, почему мы не делаем следующего шага и не указываем тем или иным образом, является ли камень видимым или невидимым для говорящего в момент произнесения фразы, к кому камень ближе – к говорящему, адресату речи или какому-то третьему лицу» [Сепир 1993: 257].

И при этом мы требуем непременного выражения единственности падающего объекта; индеец же квакиутль – в отличие от индейца чиппева – может обобщить ситуацию и сделать утверждение, применимое равным образом и к одному, и к нескольким камням. Более того, ему не нужно определять время падения. Китаец спокойно обходится минимумом эксплицитных формальных средств и довольствуется экономным утверждением stone fall 'камень падать'.

Могут возразить, что эти различия в анализе одной и той же ситуации носят чисто формальный характер; они не подрывают общей необходимости конкретного разложения ситуации на два компонента – «камень» и то, что с камнем происходит, – в данном конкретном случае «падение». Однако эта необходимость, столь явственно нами ощущаемая, есть не что иное, как иллюзия.

Так, в языке нутка совокупное впечатление от падения камня членится совершенно по-другому: специально обозначать камень нет необходимости, но может быть использовано отдельное слово – глагольная форма, которая практически не отличается большей неоднозначностью, чем наше английское предложение. Эта глагольная форма состоит из двух главных элементов, первый из них обозначает общее движение или положение камня или камнеподобного предмета, а второй – направление вниз. Мы сможем получить некоторое представление об ощущении, связанном с данным словом в языке нутка, если предположим существование непереходного глагола типа to stone 'камнить', обозначающего положение или движение камнеподобного предмета. Тогда наше предложение The stone falls 'Камень падает' может быть передано посредством чего-то вроде It stones down 'Камнит вниз'. При таком способе выражения предметное качество камня имплицируется обобщенным глагольным элементом «to stone», тогда как специфический вид движения, данный нам в опыте при падении камня, воспринимается как разложимый на обобщенное понятие движения некоторого класса объектов и более конкретное понятие направления. Другими словами, хотя нутка не испытывает никаких затруднений при описании падения камня, в этом языке отсутствует глагол, непосредственно соответствующий нашему понятию «падать».

Обратим внимание, что эти различия отнюдь не формальны. Они создают совершенно разные модели того, как нашему сознанию представляется, а значит, и впоследствии осознается им данное явление падения камня. Это разные миры человеческой мысли. Условно говоря, во всех приведенных Э. Сепиром языках камни падают по-разному, а в некоторых вообще есть только падение без камня, как у нас есть действие рассветать без солнца (мы говорим просто Светает – и все).

Национальное своеобразие грамматики языка, как и в случае с лексикой, мы условно рассматриваем в двух аспектах – с точки зрения его содержания и с точки зрения способа интерпретации этого содержания в грамматике языка.

1. Содержательный компонент национальной специфики в грамматике языка. Как указывалось, лексика и грамматика в естественном языке отличаются не содержательно, а лишь способом представления того или иного содержания, которое в одном языке может быть выражено лексически, а в другом грамматически. Но в чем же особенность именно грамматического способа выражения? На наш взгляд, она состоит в двух вещах.