Совсем недавно, каких-нибудь два десятка лет назад (а это ничтожно мало по меркам жизни языка) в русском языке получило чрезвычайно широкое хождение английское по происхождению слово бизнесмен. Еще в толковом словаре русского языка под редакцией Д.Н. Ушакова этого слова вообще нет (словарь отражает языковую ситуацию 30—40-х годов XX в.). В словаре С.И. Ожегова оно несколько неодобрительно трактуется как 'делец, предприниматель, тот, кто делает бизнес на чем-нибудь' (неодобрительность возникает из-за присутствия в толковании отсылки к слову делец, которое имеет явную отрицательную коннотацию). А в предыдущем издании словаря 1984 г. вообще было характерное добавление: 'в капиталистическом мире'. И только «Толковый словарь русского языка конца XX века» (1998) фиксирует близкое к современному, вполне нейтральное и достаточно широкое значение: 'организатор бизнеса; предприниматель, коммерсант', хотя и сохраняет разговорное неодобрительное 'о мошеннике, жулике'.

И вот сегодня это слово стало вполне невинным и нейтральным обозначением любого человека, который занимается своим делом, приносящим прибыль, т. е. стало обозначать, собственно, то, что оно обозначает и в языке-источнике. Однако почему для обозначения столь важного для социума понятия нам понадобилось заимствовать чужое слово? Ведь это явно не тот случай, когда словесное обозначение приходит в язык вместе с реалией, которую оно обозначает (типа кальян или макинтош). А дело в том, что, как оказалось, в русском языковом сознании просто отсутствовало исконное нейтральное обозначение для этого понятия: делец, деляга – явно маркированы отрицательно; описательное деловой человек, скорее, посвящено оценке свойств и качеств личности, нежели обозначению его занятия.

Вроде бы на эту роль могло претендовать слово предприниматель, но оно значительно уже по своей семантике. В словаре под редакцией Д.Н. Ушакова оно толкуется как 'капиталист – владелец промышленного или торгового предприятия' и опять же проявляет во втором, переносном значении оттенок неодобрительности 'человек, склонный к аферам, ловкий организатор выгодных предприятий (см. предприятие в первом знач.; неодобрит.)'. В словаре С.И. Ожегова тоже видим 'капиталист – владелец предприятия' и во втором значении 'предприимчивый и практичный человек'. Ну а если человек – не владелец фабрики? А если он – непрактичный? Бизнесмен же не обязательно владелец предприятия, он может быть просто «челноком», без устали пересекающим границы туда-сюда с сумками, набитыми всяческим товаром, он даже может быть «теневым», т. е. незаконным. Он может быть при этом и непрактичным и каким угодно мечтательным, потому что бизнес – это просто его занятие, а не человеческие качества.

Таким образом, мы выявили определенную «лакуну» в образе мира русского этноса. Куда-то «пропал» в нем человек дела. Русский языковой менталитет не приемлет положительный образ того, кого на Западе как минимум нейтрально, а чаще – с положительной коннотацией – называют бизнесмен. Пришлось брать для этого понятия чужую «одежду», потому что в русской системе ценностей, воплощенной в русском слове, оно могло оцениваться только отрицательно. А нам не нужна отрицательная номинация для вполне достойного занятия.

Примерно так работает механизм ценностной ориентации в языковом менталитете этноса. Иногда только общность в сфере ценностей может объяснить сближение совершенно разных в номинативном плане понятий. Взять русские слова любить и любой. Случайна ли их звуковая общность? Нет, конечно, тем более она поддержана этимологически: слова восходят к одному корню. Не есть ли это свидетельство того особенного, «вселенского» характера русского понимания любви, того особого места этой любви в русской системе ценностей, о котором говорят нам русские философы, писатели, общественные деятели? С другой стороны, случайно ли объединение в английском слове calling значений 'профессия' и 'призвание'? Или это отражение системы ценностей в мире, где человек – это его дело, а дело – есть угодная Богу миссия? В русском языке профессия и призвание – понятия, скорее, противоположные: не случайно они могут так легко антонимизироваться в контекстах типа: Это не профессия, это – призвание!

Мир ценностей воплощается в языковом менталитете разными путями. Представления о ценностях могут входить в ядерную часть семантики ключевых для этноса слов – например, такие значимые для русских слова, как вера, надежда, любовь. Эти слова можно назвать русскими культурными концептами. Представления о ценностях могут эксплицироваться в разнообразном арсенале стилистических, оценочных, эмоционально-экспрессивных оттенков смысла, закрепленных в слове (они обычно отражаются в словарях в системе словарных помет) – ср., к примеру, отрицательную оценочность слова небезызвестный в сравнении с нейтральным известный, выражающим примерно тот же смысл. Все это называется оценочной сферой языка.

Оба рассмотренных выше случая – это, так сказать, оценочность явная. Но большая часть мира ценностей входит в язык скрыто, не присутствуя в семантике его слов ни на номинативном, ни на коннотативном уровне, но, тем не менее, являясь существенным условием для их правильного понимания. Возьмем, к примеру, обычное местоимение мы. С грамматической точки зрения – это просто дейктический показатель 2-го л., мн.ч., И.п., указывающий в акте коммуникации на совокупность лиц, включая говорящего. И никакой оценочности. Однако в русской культуре за этим словом формируется устойчивое представление о круге «своих», «наших», о приоритете коллективных ценностей над индивидуальными, оно даже способно обозначать и высшие ценности – народ, Родину.

Все это тоже оценочные смыслы, хотя их, разумеется, нет в самом слове. Но они – за словом. Это устойчивые ценностные представления и ассоциации, сформировавшиеся вокруг самих денотатов – людей, вещей, событий. Ведь не перешли же сами по себе цветообозначения белый и красный в разряд оценочной признаковой лексики, потому что обозначали принадлежность к разным политическим лагерям! Такие коннотации можно назвать внеязыковыми. А если речь идет о национальной культуре, о национальном языковом менталитете – их можно именовать национально-культурными коннотациями.