— Увы, сын мой, — сказал он больному, — жизнь человеческая скоротечна, да и весь наш мир не вечен. Как и всему, что имеет начало, ему рано или поздно придет конец.

— Кстати, вы читали "Трактат о происхождении и древности мира" {37} ? — спросил Теодор.

— Я читал Книгу Бытия, — отвечал почтенный пастырь, — но слышал о книге, которую написал на эту тему некий софист минувшего века по имени Мирабо.

— Sub judice lis est [25] , — резко перебил его Теодор. — Я доказал в моих Stromates {38} , что этот унылый педант Мирабо создал лишь первую и вторую части ”Мира”, а создатель третьей — аббат Лемакрье {39} .

— Господи! Кто же в таком случае создал Америку {40} ? — приподняв очки, осведомилась старая тетушка.

— Речь не об этом, — продолжал аббат. — Верите ли вы в Пресвятую Троицу?

— Как могу яне верить в знаменитое сочинение Сервета De Trinitate [26] {41} , — вскричал Теодор и сел на постели. — Ведь я ipsimis oculis [27] видел, как на распродаже библиотеки господина де Маккарти {42} эта книга, которую сам он приобрел на распродаже собрания Лавальера {43} за 700 ливров, была продана за жалкие 214 франков.

— Но я имел в виду совсем иное, — сказал в замешательстве служитель церкви. — Я спрашиваю вас, сын мой, что вы думаете о божественном происхождении Иисуса Христа?

— Ладно, ладно, — отвечал Теодор. — Давайте условимся: кто бы что ни говорил, я настаиваю, что ”Toldos Jeschu” [28] {44} , из которого этот невежественный пасквилянт Вольтер почерпнул столько вздорных побасенок, достойных ”Тысячи и одной ночи”, есть не что иное, как злобная и бездарная выдумка раввинов, и что сочинение это недостойно занимать место в библиотеке ученого!

— В добрый час! — вздохнул почтенный священнослужитель.

— Разве что в один прекрасный день, — продолжал Теодор, — отыщется экземпляр in charta maxima [29] , о котором, если мне не изменяет память, идет речь в неопубликованной мешанине Давида Клемана.

На сей раз священник довольно громко застонал, вскочил со стула и с волнением склонился над Теодором, дабы честно и прямо объяснить больному, что у него тяжелейший приступ библиоманической горячки, описанной в ”Журнале медицинских наук”, и что сейчас ему не следует думать ни о чем, кроме спасения собственной души.

Теодор не принадлежал к числу тех глупцов, которые решительно отрицают существование Бога, но наш друг потратил так много сил на бесплодное изучение буквы множества книг, что у него не хватило времени постичь их дух. Даже в ту пору, когда он был совершенно здоров, теории бросали его в жар, а догмы вызывали столбняк. В богословии он разбирался хуже сенсимонистов {45} . Он отвернулся к стене.

Долгое время он лежал молча, и мы уже решили было, что он скончался, но, подойдя к нему, я услышал глухой шепот: ”Треть линии! Боже правый! Боже милостивый! Как отдашь ты мне эту треть линии и хватит ли твоего могущества, чтобы исправить непоправимую ошибку переплетчика?”

В эту минуту в комнату вошел один библиофил, приятель Теодора. Ему сказали, что больной при смерти, что в бреду он утверждал, будто аббат Лемакрье создал третью часть света, а четверть часа назад утратил дар речи.

— Сейчас проверим, — сказал библиофил.

— По какой ошибке в нумерации страниц узнается хороший эльзевировский Цезарь 1635 года? — спросил он Теодора.

— 153-я страница вместо 149-й.

— Отлично. А Теренций того же года?

— 108-я вместо 104-й.

— Черт возьми, — заметил я, — Эльзевирам в 1635 году не везло с цифрами. Хорошо, что они не стали печатать в том же году таблицы логарифмов.

— Превосходно, — продолжал приятель Теодора. — А ведь поверь я болтовне этих людей, я думал бы, что ты на волосок от смерти!

— На треть линии, — подхватил Теодор слабеющим голосом.

— Я знаю о твоей беде, но по сравнению с тем, что приключилось со мной, это сущая ерунда. Вообрази, неделю тому назад на одной из тех никому не ведомых распродаж, о которых можно узнать лишь из объявления на двери, я упустил Боккаччо 1527 года — такой же великолепный экземпляр, как твой, в венецианском переплете из телячьей кожи, с остроконечными ”а” {46} и множеством ”свидетелей” {47} . И ни одной подложной страницы!

Теодор не мог больше думать ни о чем другом:

— Ты уверен, что ”а” были остроконечные?

— Как кончик алебарды.

— Значит, это действительно был Боккаччо 1527 года.

— Он самый. В тот день я был на чудесном обеде: очаровательные дамы, свежие устрицы, остроумные собеседники и превосходное шампанское. Я пришел через три минуты после того, как книга была продана.

— Милостивый государь! — в бешенстве вскричал Теодор. — Когда продается Боккаччо 1527 года, обходятся без обеда! {48}