Работа Экземплярского — единственная в русском богословии мо­нография, целиком посвященная вопросу собственности и богатства со святоотеческой точки зрения. Ее содержание основано на учении святых отцов III-V вв.: Тертуллиана, Климента Александрийского, Киприана Кар­фагенского, Григория Богослова, Василия Великого, Иоанна Златоуста, Амвросия Медиоланского, бл. Августина, бл. Иеронима и др. Добрую по­ловину текста книги составляют выписки из Писания или святоотеческого предания (около 300 цитат из Библии и около 700 — из святых отцов). Однако как всякая первопроходческая работа она не свободна от недостат­ков. Экземплярский, подобно яркой комете, промчался по своду нашего богословия, не имея предшественников и не оставив учеников и последо­вателей. Его идеи — идеи пламенно верующего во Христа христианина и честного человека, имеющего мужество высказать нелицеприятные и не общеобязательные мысли — очень ценны для нашей Церкви. Особенно они важны в наше время — время размывания нравственных устоев в об­ласти имущественной этики и просто безудержной погони за деньгами. Очень хочется надеяться, что святоотеческое учение, изложенное в книге «Учение древней Церкви о собственности и милостыне», будет в полной мере востребовано как в современном богословии, так и русским народом.

Все вы — братья... один у вас Отец, Который на небесах Мф. XXIII, 8-9

Бог однажды навсегда сказал, что служение Богу и маммоне не может быть соединено вместе. Поэтому ты не говори, что может

быть соединено Св. Иоанн Златоуст

Предметом настоящего труда является опыт изложения христианского учения о собственности и милостыне на основе Божественного Открове­ния и творений отцов Церкви и древнецерковных писателей. Думается, что в наши дни подобное изложение не окажется излишним и будет до известной меры отвечать запросам современной богословской литерату­ры. Для нашего времени вопрос о собственности и помощи нуждающим­ся привлекает к себе общее внимание и представляет высокий интерес не только теоретический, но и практический, поскольку нередко тот или иной взгляд на право собственности обусловливает принадлежность к из­вестной политической партии. Мы не ставим своей задачей излагать и раз­бирать взгляды на интересующий нас предмет в системах философской этики и политической экономии, а тем более в программах различных по­литических партий. Наша цель иная: изложить положительный христи­анский взгляд на предмет, совершенно независимо от того или иного практического решения вопроса в государственной жизни, того или иного обоснования ответа на вопрос в системах этики и политической экономии. Для богословской науки, исповедующей христианский нравственный иде­ал как единый святой и истинный, первой задачей в каждом частном слу­чае является то, чтобы установить эту именно высшую точку зрения на предмет, после чего только и открывается для христианского богослова возможность обратиться к оценке различных учений человеческой мысли. Нельзя не отметить, что параллельно с возрастающим в образованном об­ществе интересом к уяснению вопросов об этической оценке права частной собственности и помощи нуждающимся и в нашей богословской литерату­ре эти вопросы сделались предметом особенного внимания и нашли место в каждой системе нравственного богословия, равно как их уяснению было посвящено довольно много журнальных статей. Но отмеченный интерес нашего богословия к избираемому нами предмету исследований не только не удерживает нас от попытки его освещения под углом зрения древне- церковного учения, но, напротив, особенно побуждает сказать свое слово и внести свою лепту в дело уяснения одного из недостаточно пока раскры­тых пунктов христианского нравоучения. Если по истории христианской благотворительности существуют труды, обнимающие вопрос с достаточ­ной полнотой и обстоятельностью, то нам не известно существование в на­шей литературе подобных трудов, посвященных уяснению древнецерков- ного учения о собственности и милостыне, в особенности — по первому вопросу. Между тем, такое теоретическое уяснение представляется нам очень важным, а в данное время — и неотложным, ввиду той не вполне правильной, на наш взгляд, точки зрения, на которой, в общем, стоит наша русская богословская литература при решении интересующих нас вопросов. Не кажется нам нужным подробно излагать взгляды, высказы­вавшиеся в нашей богословской литературе по этому поводу. Подобное изложение привело бы нас к необходимости критически разбирать целый ряд наших учено-учебных систем по нравственному богословию и многих статей, направленных прямо или косвенно к раскрытию христианского учения о собственности и милостыне. Позволим себе высказать общее суждение, что положение, занятое нашим нравственным богословием по данным вопросам, совершенно не соответствует духу евангельского уче­ния, а иногда и прямо искажает смысл учения Слова Божия. Для примера укажем на этическую оценку богатства якобы с христианской точки зрения в курсах нашего нравственного богословия. Особенно резко и не­приятно поражает в этом случае искажение смысла слов соборного посла­ния св. апостола Иакова (I, 17-18). Эти великие слова святого апостола, в которых он говорит о благом даянии и совершенном даре, нисходящем от Отца светов, возрождающем нас словом истины, у значительного боль­шинства наших богословов-моралистов решительно без всяких оснований приводится и даже поставляется в центре доказательств той мысли, что обладание богатством есть Божий совершенный дар человеку. Не счита­ем возможным в данном случае допустить прямой недобросовестности или крайнего невежества, и потому приходится принять предположение очень обидной случайности, нашедшей место и в ученых диссертациях, и в учебных наших системах. Точно так же нередко с удивительной пере­держкой толкуются слова св. апостола Петра, приведенные в книге Дея­ний, гл. 5, ст. 4. Вообще по вопросу о богатстве как виде собственности наше богословие, за редкими исключениями, стоит на непонятной точке зрения, вовсе несогласной с учением Откровения и святоотеческим. Даже преосвященный Феофан в своем «Начертании христианского нравоуче­ния» говорит относительно богатства, что, «не прилагая к нему сердца, должно принимать его, умножать и хранить» (стр. 470); и высказывает эти мысли так, как будто бы это и действительно христианское учение, и будто бы в Евангелии Христовом и писаниях церковных учителей мож­но встретить даже намек на долг хранить и умножать богатство. Подоб­ное говорится и другими нашими моралистами, причем такой серьезный ученый, как покойный профессор М. А. Олесницкий, высказывает мысль, что христианство не только не воспрещает заботу о приобретении нового имущества при посредстве имеющегося, но нет сомнения и «насчет по­зволительности... отдавать деньги на проценты» [5] — мысль, во всяком случае, не имеющая ни малейшего основания в откровенном учении и го­рячо осуждаемая святыми отцами. Не менее тяжелое впечатление произ­водит и очень тщательное развитие в учении о милостыне той мысли, что милостыня должна быть подаваема с большим разбором и притом в стро­гом соответствии с имуществом подающего, причем утверждается, будто христианство вполне допускает и роскошь в жизненной обстановке [6] . Эти мысли также, конечно, не имеют твердого основания в учении Слова Бо- жия и святоотеческом. И трудно понять, почему подобные мысли, вовсе не отвечающие духу христианского нравственного идеала, так усердно рас­крываются и проповедуются, если принять во внимание, что в наше время великая редкость встретить людей, готовых отдать свое имущество бед­ным до готовности переносить лично нужду, и что, конечно, такие люди не станут прислушиваться к ласковому голосу богословских измышлений после определенного и любяще строгого голоса своего Учителя.

Но довольно частных примеров. Для нас лично центр тяжести не в этом: нам кажутся важными не столько эти недочеты, так сказать, науч­ного характера в изложении учения о собственности и милостыне, сколь­ко самый дух, проникающий наше нравственное богословие в этом его учении. Огромное большинство богословских статей, проповедей, отделов в учебных системах ставит своей задачей при изложении христианского учения о собственности и милостыне не то, чтобы с возможной чисто­той, ясностью и полнотой изобразить христианское идеальное учение, но почти противоположное: оправдать всеми возможными соображениями разума и всеми возможными текстами Слова Божия, в их нередком пе­ретолковании, действительно существующие и господствующие порядки жизни. Трудно выразить с достаточной определенностью ту громадную разницу, какая живо сознается при чтении святоотеческих творений, по­священных учению о собственности и милостыне, и размышлений наших современных богословов. Первые дышат горячей любовью к людям, к их вечной природе, трогательной думой о бедных, истинно христианской лю­бовью, иногда сурово обличающей, к богатым. В этих святоотеческих тво­рениях и слышно биение живого христиански любящего сердца, и видно совершенное проникновение духом евангельского учения. Наоборот, то положение, какое заняло наше богословие в интересующем нас вопросе, по большей части, вызывает тягостное чувство. Советы наших богословов богатым приобретать, охранять и умножать свое имущество, как истинный дар Божий, дар совершенный; а бедным — советы «сохранять внутрен­нюю независимость духа» и внутренне «хотеть быть бедными» способны заставить покраснеть каждого, знакомого с учением Церкви. К сожале­нию, учение последней для многих, даже говорящих от ее лица, остается неизвестным; тем более легко принять наши богословские размышления за голос Вселенской Церкви для лиц, богословски необразованных. И ре­зультаты такого смешения уже налицо. Произошло страшное недоразу­мение в отношении к христианству значительной части современного об­щества. Всегда христианству было противно и враждебно то направление жизни, которое исходным началом ее делает эгоизм, заботу о себе, служе­ние своим чувственным и себялюбивым влечениям. Христианство всегда было в глазах многих безумием, утопией, мечтаниями. Но в одном прежде никто не упрекал христианство: в его бесчувственности, в равнодушии к людскому горю и нужде, в потворстве греху и себялюбию. Но теперь эти упреки обычны. Христианство, эта религия любви и самоотвержения, эта радостная весть всем униженным, и оскорбленным, и обездоленным в этом мире, этот призыв к беззаветной жертве на служение горю и нужде ближних — теперь эта религия, эта радостная весть, этот благородный призыв объявляются враждебными жизни, а Церковь — защитницей того зла и неправды, какие царят в жизни. Это, конечно, страшное недоразу­мение, и причины, вызвавшие его, заключаются до известной степени, по нашему мнению, в том одеянии, в какое наше научное богословие стремится облечь христианство, пытаясь приблизить святой небесный евангельский идеал к условиям нашей жизни, называемой христианской. По поводу этого направления нашего нравственного богословия мы уже имели случай высказаться в печати. Это же направление ярко выразилось и в попытках нашего богословия оправдать все зло современного строя материальной культуры. Эти попытки не только ненаучны и не ценны в богословском отношении, так как почти вовсе игнорируют учение цер­ковных авторитетов и извращают истинный смысл учения Слова Божия, но и нравственно должны быть осуждены, когда они делают Христа Спасителя, этот образ светлый, милостивый, полный безграничной любви и ласки, участником и защитником нашего несовершенства и нашей жиз­ненной неправды. Пусть мы злы, пусть жизнь наша неправедна, пусть на всей земле не будет правды. Со всем этим может примириться тот, для кого Бог-Отец и Христос — единый учитель. Но никогда не примет сердце человеческое того Бога, Который изображается как покровитель неправ­ды мира и участник в нашей нечистоте. Задача богословия — привлекать к Христу, уясняя и раскрывая чистое небесное учение, но не отталкивать от Христа и Его учения путем извращения последнего по духу времени и в угоду сильным мира. Можно думать, что создавшееся ложное, по наше­му убеждению, направление нравственного богословия в учении о собст­венности и милостыне в значительной степени объясняется полемикой, открытой или скрытой, с социалистическими воззрениями. Но мы убе­ждены, что опровергать социалистические заблуждения можно и должно без унижения истинного смысла христианского учения и, тем более, без прямого его извращения. Христианский жизненный идеал, как идеал свя­той и всесовершенный, безмерно превосходит самые смелые и высокие построения человеческого ума, немощное Божие сильнее человеков [7] , и не нужны, более того — безумны попытки защитить христианство челове­ческими измышлениями. Православный богослов должен заботиться об одном: чтобы сиял свет Христов своим тихим, чистым сиянием, светил миру, согревал сердца и влек души человеческие к святому, небесному, вечному. При этом небесном свете сами собой видны будут все уродства и несовершенства тех путей, какими мысль человеческая в отрешении от Божественной воли думает вести человечество к свету и счастью.

Этой верой во всепобеждающую силу света Христовой истины и определяется задача настоящего труда. Ближайшей целью его явля­ется то, чтобы дать возможность и утешение каждому искренне интере­сующемуся учением Христовой Церкви познакомиться с этим учением по одному из животрепещущих вопросов современной жизни. Учение древ­ней Церкви — это высокий авторитет для каждого из нас, призванных проповедовать в научной форме слово Христовой истины. И глубоко ве­рится, что знакомство с этим учением само по себе, без особой полемики и громких фраз, поможет убедиться в его совершенной чистоте и высоте. Для автора было бы, конечно, высшим нравственным удовлетворением, если бы его труд вызвал в душе читателя более живое сознание брат­ства людей, каким сознанием жили учители древней Церкви, и чувство любви и жалости к нуждающемуся человечеству. Было бы дорого и ценно, если бы знакомство с учением древней Церкви в изложении настоящего исследования побудило наших моралистов более строго отнестись к изло­жению учения по интересующим нас вопросам. Но все же главная задача труда не в этом, но в том, чтобы познакомить общество с учением древ­ней Церкви и показать в последней истинную Мать и Заступницу всех обездоленных в этом мире.

I

Любовь... не ищет своего 1 Кор. XIII, 5

Стяжавший любовь расточил деньги; а кто говорит, что имеет и то, и другое, тот сам себя обманывает

Св. Иоанн Лествичник

Евангелие Христово, этот закон свободы [8] , равно как и благовестие апо­столов, одним из отличительных своих признаков, сравнительно с ветхо­заветным законодательством, имеют то, что они определяют в области нравственной человеческой жизни, прежде всего, не те или иные частные правила поведения, но руководящие начала, а идеалом жизни поставляют абсолютное совершенство [9] в теснейшем общении с Богом [10] . Эта «широта» евангельского учения и делает его, неразрывно, конечно, со всем духом абсолютности, проникающим Евангелие, чуждым ограничению време­нем и пространством. Бегут века, просвещаются христианским светом новые страны, создаются новые жизненные условия и положения, меня­ются формы человеческих общежитий, но, как солнце праведное, светит миру Евангелие, указывая всем и во все времена путь, истину и жизнь во Христе Спасителе [11] . Все новые вопросы и жизненные задачи находят перед лицом этого света освещение и разрешение, но не по букве, а по духу. Если в области христианского вероучения, в самом существенном, мы уже можем с благодарной памятью жить плодами многовековых усилий древней Церкви в ее стремлении облечь христианскую истину в точно от­вечающие ей догматические формулы; то в области нравственного хри­стианского учения мы почти не имеем таких формул, а дело понимания евангельского учения в его отношении к запросам нашей жизни во мно­гих случаях является нашим долгом, требует напряженной работы нашего христианского сознания, а иногда и нравственного подвига. История Цер­кви свидетельствует, что самому общецерковному определению догматов предшествовали великие и честные усилия личной христианской мысли и живой веры проникнуть в глубь истины. То же самое, конечно, нужно и законно в отношении христианского нравственного учения, тем более, что ввиду бесконечного разнообразия жизненных вопросов невозможно надеяться и даже желать разрешения всех их в определенных формулах. Поэтому приходится считаться и мириться с тем, что по различным жиз­ненным вопросам могут параллельно существовать в богословской науке и самые различные опыты решения вопроса. Мы уже видели отчасти, что избранный нами предмет исследования принадлежит именно к числу таких, христианский взгляд на которые изображается неодинаковым, при­чем в учении о собственности это различие доходит до прямой противо­положности, когда одни доказывают, что право собственности — святы­ня для христианина, а другие — что христианство не может относиться к понятию частной собственности и к праву такой собственности иначе, как безусловно отрицательно. А между тем, этот злободневный для наше­го времени вопрос привлекал к себе внимание христианских мыслителей издавна, и мы не можем ни в коем случае пожаловаться на недостаток в церковном учении материала для освещения избранного нами вопроса с христианской точки зрения; так что наша задача, как это уже было вы­яснено, должна, по существу, свестись лишь к возможно полному и точ­ному изложению церковного учения и расположению его в известной системе. При этом, так как нас интересует богословско-принципиальное уяснение вопроса, то и нашему изучению подлежит учение Церкви, а не факты ее исторической жизни. Последними мы считаем себя в праве лишь иллюстрировать в некоторых случаях откровенное и церковное учение и притом — останавливаясь лишь на фактах, имеющих ясный и бесспор­ный смысл. Что касается ветхозаветного учения, то мы, конечно, не можем пройти мимо него ввиду органической связи нравственного уче­ния обоих Заветов. Но, прежде всего, мы должны помнить и не опускать из вида, что Ветхий Завет — только сень будущих благ [12] и что, поэтому, в его нравственном кодексе не нашли выражения те высокие принципы, которые основываются на идее богосыновства и совершенной братской любви в христианстве.

Приступая к изложению откровенно-церковного учения о праве соб­ственности, нам кажется всего естественнее начать не с перечисления отдельных текстов, имеющих отношение к уяснению этого учения, но с попытки указать такое руководящее начало наших христианских отношений и к Богу, и к ближним, которое могло бы явиться исходным пунктом и для уяснения христианского отношения к собственности. И мы думаем, что как во всей христианской жизни Бог есть ее средоточное на- чало [13] , так точно и речь о праве собственности, что составит первую главу нашего труда, всего уместнее и естественнее начать с изложения учения о Боге как верховном Обладателе мира. Конечно, это такая бесспор­ная истина нашей веры, что мы не ставим своей задачей доказывать ее, но лишь оттенить с той целью, чтобы дальше яснее выступило значение термина «право собственности» в отношении христианина. В самом деле, когда мы признаем, что Бог есть единый истинный Владыка Вселенной, то ясно, что право собственности в жизни человека мы должны и не можем рассматривать иначе, как под углом зрения отношения этого права к вер­ховной Божеской воле. Но такая точка зрения имеет решающее влияние на этическую оценку права собственности, и последнее в каждой этиче­ской системе, признающей Бога верховным Началом жизни, выступает в новом освещении долга или обязанности распоряжаться своим, сообраз­но с волей Божией. Какая это воля и какой вследствие этого характер усваивается институту частной собственности в христианстве, увидим далее; пока же отметим, что мысль о верховном владычестве в мире Бога, обусловливающем наше относительное обладание миром, выражается со всей определенностью в источниках нашего исповедания и одинаково ясно выступает как в Ветхом, так и в Новом Завете. Истина эта утвержда­ется уже на первых страницах Библии, где повествуется о творении Богом мира и множество раз свидетельствуется, что Господь — Владыка всего, и что то, чем владеет человек, получил он от Бога. Как в раю Господь дал человеку власть над землей, ее плодами и обитателями животного царства [14] , так это же обетование повторяется в существенном после по­топа Ною [15] , а в отношении определенной территории — Аврааму [16] , Иа­кову [17] и всему израильскому народу [18] . Псалмопевец выразил эту мысль в образной форме, когда исповедал, что небо — небо Господу, а землю Он дал сынам человеческим15. То, что сказано относительно земли вообще, это самое вполне приложимо и к отдельным предметам мирового бытия. Все в мире дается человеку от Господа; по вере ветхозаветного человека, доброе и худое, жизнь и смерть, бедность и богатство — от Господа16. В частности, от Господа даруется человеку и богатство, как наиболее конкретный объект права собственности [19] . Но это дарование Богом земли и ее благ во владение человеку не есть в то же время передача ему верхов­ных прав на обладание землей и ее плодами. Господь, как не только Тво­рец, но и Промыслитель мира, неотъемлемо сохраняет за Собой право собственности в отношении созданного Им мира. «Моя земля, — говорит Господь народу израильскому, — вы пришельцы и поселенцы у Меня» [20] .

«Вот у Господа Бога твоего, — свидетельствует великий пророк, — небо и небеса небес, земля и все, что на ней» [21] . Господня — земля и что на­полняет ее, Вселенная и все живущее в ней [22] . Самые жертвы, приносимые человеком Богу, по сознанию ветхозаветного верующего, приносились из достояния Божественного: Его все звери в лесу и скот на тысяче горах [23] ; Его — серебро и золото [24] , и даже самая жизнь человека, его душа есть Божия собственность, что наглядно выражалось для народного сознания в «выкупе душ»' [25] . Таким образом, ясно вытекает из сказанного тот вывод, что по ветхозаветному воззрению право собственности человека — бо- годарованное, но не безусловное: верховный Владыка всего — Господь; человек все получает от Бога, не имея ничего такого в мире, что могло бы явиться предметом неотъемлемого владения человека: умирая, не возьмет ничего, не пойдет за ним слава его [26] . Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял [27] .

Соответственно указанному принципу верховного владычества над всем Господа, мы находим в ветхозаветном законодательстве целый ряд законов, с одной стороны — определяющих и ограждающих право частной собственности, а с другой — ограничивающих это право, согласно с волей Божией и теми отношениями, какие, по этой воле, должны существовать между людьми.

Что касается законов первого рода, ограждающих неприкосновен­ность частной собственности, то нам нет нужды подробно останавли­ваться на их изложении, так ясны и определенно выражены эти законы. Начиная с Авраама [28] и до последних дней истории ветхозаветного Изра­иля, мы встречаем точно определенный законом институт частной соб­ственности. Всякий вид воровства строго осуждался законом [29] , и непри­косновенность частной собственности настолько ограждалась, что даже пожелание чужого вменялось в грех [30] . Больший интерес представляют, однако, для нас те законы, которыми ограничивалось право частной соб­ственности, так как ими определяется отношение к своей собственности самого ее владельца; и поэтому здесь мы встречаемся уже не с юридиче­скими, но с этическими нормами жизненных отношений. Мы не будем говорить о законах, определяющих долг верующих приносить жертву Богу из своего имущества, куда можно причислить и «десятину» на содержа­ние левитов [31] . Эти законы представляют собой не иное что, как частное выражение того начала зависимости человека и всего его достояния от верховного Владыки Вселенной, о чем была уже у нас речь выше. Нам особенно интересно оттенить те ограничительные постановления закона в отношении частной собственности, которые утверждаются на основе взаимной любви и единства жизненных интересов всех ветхозаветных верующих. Люби ближнего твоего, как самого себя [32] — такова, по воле Божией, идеальная норма взаимоотношений ветхозаветных верующих. Если бы это идеальное начало нашло свое совершенное осуществление в ветхозаветном законодательстве, то, несомненно, внутренние границы между «моим» и «твоим» должны были бы пасть. Истинная любовь к ближ­нему, любовь, как к самому себе, приводящая к совершенному единению любящих, всегда выражается в отказе от своего, в готовности на жертву, в живом сознании единства интересов и потребностей своих и любимо­го. Если с психологической точки зрения сущность права собственности состоит в утверждении строжайшей границы между «я» и «не я», между «мое» и «твое», то любви свойственно иное стремление: уничтожать гра­ницу между «я» и «не я», жить в другом, находить полноту и счастье своей жизни не в приобретении и увеличении своего достояния, но в дарении и жертве. Для любви поэтому всегда блаженнее давать, нежели прини­мать [33] . Но как вообще ветхозаветный закон ничего не довел до совершен­ства [34] в силу своего временного назначения — быть лишь детоводителем к Xристу [35] , так точно и начало взаимной любви не нашло в ветхоза­ветном законодательстве совершенного выражения. Не только поня­тие «ближнего», которого должно любить, как самого себя, суживалось [36] , но и самая любовь более определялась с отрицательной стороны (не делать зла ближнему), чем со стороны положительной — беззаветной жертвы и всепрощения. Несмотря на это, и в ветхозаветном законодатель­стве, как прообразе грядущего закона любви, мы встречаем ряд таких ограничительных предписаний в отношении права частной собственно­сти, которые наглядно проповедовали высокое начало единства народа и общенародных интересов, перед лицом какого начала право владения своим получало этический характер сознания долга или обязаннос­ти видеть в своем и общее достояние. Мы назовем главнейшие законы этого рода, и станет ясно, что право частной собственности, ограждаемое законом с возможной строгостью, этим же законом и ограничивалось пе­ред лицом высшего начала любви во взаимных отношениях людей. Уже при разделении земли Ханаанской мы видим последовательное проведе­ние того принципа, что удел должен быть дан каждому, соответственно численности колена и семейства [37] . Но этого мало. Неограниченное право собственности предполагает всегда возможность свободно распоряжать­ся своим имуществом, продавать его и пользоваться всеми его плодами. Однако в отношении обоих этих прав ветхозаветное законодательство устанавливает определенные и существенные ограничения. Так, прежде всего, запрещалась продажа земли навсегда. «Землю, — заповедал Го­сподь, — не должно продавать навсегда, ибо Моя земля: вы пришельцы и поселенцы у Меня» [38] . Реализовалось это начало в том законе, по которо­му проданная земля в каждый юбилейный год должна была возвращаться к ее первому владельцу37. Для нас не может представлять существенного интереса вопрос о том, соблюдался ли этот закон во всей строгости или нет. Нам важно отметить этот закон, как ограничивавший принципиаль­но право частной собственности на землю и стремившийся поддержи­вать то равномерное распределение земельной собственности, какое было положено в основу первоначального деления земли обетованной.