Подождав напротив калитки в тени деревьев, я переместился и встал напротив окна ее комнаты, единственного, горевшего в доме. Вскоре свет погас и в этом окне…

У меня всегда слишком сильно было развито воображение. Если уж снились сны, то неизменно цветные, яркие, с множеством кричащих, впивающихся в память деталей. Я всегда слишком живо представлял себе развитие и последствия возможных ситуаций. Пытка — слишком ласковое слово, которое можно было бы применить к моим чувствам, все то время, пока я стоял напротив этого погасшего окна!

Нет, я не проторчал у ее дома всю ночь. Через какое-то время ушел, чтобы переночевать на своей холодной даче. Возможно, я даже умудрился заснуть, не снимая одежды, забравшись под четыре одеяла. Не знаю… Мысли перемешивались, и воспоминания путались с мечтами, а мечты с воспоминаниями.

Я поднялся, когда рассвело, и сразу поспешил к Оксане. Пытка продолжалась и достигла своего апогея, когда, подходя к ее дому, я увидел все того же парня, закрывающего за собой калитку. Он подошел к той самой колонке, надавил на ручку и ополоснул лицо. А потом пошел своей дорогой, так и не заметив меня. Он вряд ли знал о моей любви, и был абсолютно ни при чем. Но вот она…

Оксана стояла перед зеркалом и красила губы. Она увидела меня и все поняла. А я не стал ничего выяснять. Только вздохнул и сказал:

— Правильно говорит мой брат, что все бабы — стервы!

— И я — тоже… — или спросила, или согласилась Оксана.

— Ты — тоже. И я тебя — ненавижу!

Все! Она уронила губную помаду, а я развернулся и ушел. И уехал в Москву, чтобы через несколько дней оказаться на границе…

— Я все помню, — сказал я, глядя в глаза Оксаночки, так сильно постаревшей за эти два года. — И ничего не могу простить…

— Не можешь?

— Нет!

— А помнишь, ты рассказывал мне, как ловил на удочку линей? — вновь как-то не к месту спросила Оксана. — Ты ловил их на монастырских прудах, а потом твоя тетя жарила их на сковородке…

…Конечно же, я это помнил! Я обожал ловить рыбу. Мог часами просиживать на берегу реки с удочкой в руках, любуясь куполами монастыря и подстерегая редкие поклевочки плотвы, или окуня. Помимо реки вокруг Ново-Иерусалимского монастыря имелось еще и несколько старинных прудов, в которых тоже ловилась рыба. Рыбачить там было особое удовольствие. Я набирал водившихся в прудах ручейников, спрятавшихся в своих домиках, выдавливал шевелящую лапками толстую личинку, насаживал ее на крючок и забрасывал в чистые окошки среди водорослей. Чаще клевали окуни, и они потом, как правило, шли на корм кошкам. Но иногда, пусть редко, попадались лини. Тетя жарила их по одной штуке на маленькой сковородке, и я лакомился этим деликатесом…

— Одного линя у тебя стащила кошка, — продолжала говорить Оксана. — Кошка хотела спрятаться с ним под терраской, но ты прыгнул, схватил ее за хвост, а она все никак не хотела выпускать зажатую в зубах рыбу. А потом тебе приснился кошмарный сон про линя и кошек…

— Стоп! — крикнул я. — Не вспоминай дальше!!

Тот сон я успел забыть и вспомнил только сейчас. Бывало, во снах я воевал с фашистами и в меня стреляли из автоматов, или дрался с хулиганами, и меня пыряли ножом… Всякий раз, перед тем, как погибнуть, меня осеняла мысль, что пора просыпаться, и я на самом деле просыпался. Но только не в том сне, когда мне приснилось, что я превратился в зажаренного линя.

Все было бы смешно, если бы не так страшно и больно. Я лежал на сковородке, покрытый ароматной золотистой корочкой, и видел, как ко мне подкрадывается кошка. Сперва она цапнула меня когтистой лапой, проверяя, не слишком ли я горячий, потом схватила зубами за голову и потащила на улицу. Но там к ней подбежали еще две кошки и стали вырывать добычу. Кошки дрались, шипели, визжали, рвали рыбину на куски, тут же их пожирали и снова рвали, рвали. И этой рыбиной был я, тщетно пытающийся проснуться…

— Ты, что ходила на пруды ловить линей?

— Я ходила на пруды, — согласилась Оксана. — И поймала линя. И мне тоже приснился сон…

— Мяу, — раздалось поблизости.

По дорожке к нам приближалась принюхивающаяся кошка, еще одна мягко переступала лапами по верхушке забора, еще три или четыре подкрадывались к Оксане сзади. Я посмотрел в расширившиеся глаза девушки и увидел, что вместо карих они становятся белесыми, и кожа на лице тоже начинает меняться, приобретая бронзовый оттенок.

У меня очень хорошо развито воображение, и я очень живо представил, что сейчас может произойти. Я вскочил на свой видавший виды велосипед и, не оглядываясь, приказав ушам ничего не слышать, умчался прочь.