Она обращалась к деревьям, изверясь в смертных, т. е. в людях, жить среди которых она не может, ибо жизнь с ними

Деревья лечат душу, спасают, поэтому она восклицает:

Рев рынка губителен для слуха Поэта, а спасение от него – в царстве деревьев. Деревья становятся символами, получают эпитеты-символы: дуб богоборческий, ивы-провидицы, березы-девственницы и т. д. Поэт вдыхает в них душу, очеловечивает, а потом выбирает в собеседники. Каждое дерево у нее выполняет особую функцию:

Деревья устремлены ввысь (ввысь сорвавшийся лес!), становясь как бы равными Богу, отсюда, вероятно, богоборчество дуба, как самого высокого и долгоживущего дерева. Ивы-пророчицы, потому что, повиснув над водой, смотрятся в нее и видят там будущее. Березам же присуща девственная белизна, поэтому березы-девственицы.

Собственное мироощущение подано сквозь призму вереска, ее отчаявшаяся душа погружается в его заросли:

В своем одиночестве вереск полон подлинным дыханием жизни, жизнью духа, поэтому и для поэта вереск становятся царством души.

Мировосприятие поэта-пророка дано через шум лиственных разливов, с которыми сравнивается пророчествующая душа:

Через лиственные разливы путь лежит В пророчества / Речами косвенными. Лес идет в ее поэзии в следующих вариантах: сень, лес-зеленец, лесок, лесочек, перелесок, опушка, роща, куща, бор, тайжища, урман, урёма. Лес – это рай на земле, деревья для поэта – Элизиум души, который подобен острову блаженных, античному раю, это концентрация чистоты и свободы:

В цикле «Деревья» можно проследить несколько основных мотивов, один из которых – жертвенность: У деревьев – жесты трагедий. / Иудеи – жертвенный танец! / У деревьев – трепеты таинств. Деревья – душа скорбящая: У деревьев жесты надгробий… Сквозь жизнь деревьев просвечивает агония гибнущей России.

Деревья – это еще и лекари: Но знаю – лечите / Обиду Времени – / Прохладой Вечности…

Именно к деревьям она обращается с нежностью: Простоволосые мои / Мои трепещущие!

Два тополя, стоящие напротив дома в Борисоглебском переулке, стали в ее стихах символом поддержки, источником тепла и сочувствия ей в трудное время. Сама она советовала всем: «Идите к Богам: к деревьям! Это не лирика; это врачебный совет» (цит. По: Швейцер, с. 301).

Деревья противопоставлены человеческой жизни: в них есть трагичность, но нет «земных низостей». С деревьями у нее связаны ясность, чистота, высота.

Осенние деревья вызывают в ее поэзии множество цветовых и зрительных ассоциаций, что для ее поэтики – редкость. Одно из последних ее стихотворений – это молитва:

Таким образом, наблюдения над русскими поэтическими текстами позволяют дополнить модель концепта дерева следующим образом: место отдохновения и очищения; с деревьями связаны ясность, чистота, высота, целебная сила, но и опасность, тайна; дерево может и защищать.

ДУРАК. Концепт дурак – один из ключевых концептов русской культуры. За словом «дурак» стоит мир образов, представлений, система ценностных установок, метафор. С его помощью выделяют не столько определённую группу людей, обладающих рядом характерных признаков, сколько квалифицируют поведение любого человека в случае нарушения им различных социальных стереотипов. В.И. Даль наделяет дурака следующими признаками: «глупый, тупой, непонятливый, безразсудный, малоумный, безумный, юродивый» [Даль, с. 501]. Совершенно очевидно, что любой человек в ряде случаев может стать носителем некоторых из этих признаков.

Дурак – один из самых колоритных и популярных персонажей в русских сказках [Синявский, 2001]. Он занимает самую нижнюю ступень на социальной лестнице. Даже само это слово – ругательство у русских. Дурака все презирают, над ним смеются, даже в родной семье он – существо отверженное. Е. Трубецкой: «Фигура дурака, который с видимым безрассудком сочетает в себе образ вещего, составляет один из интереснейших парадоксов сказки, притом не одной русской сказки, ибо образ вещего безумца или глупца пользуется всемирным распространением: «священное безумие» известно еще в классической древности. Тайна этого парадокса у всех народов одна и та же: она коренится в противоположности между подлинною, т. е. магическою, мудростью и житейским здравым смыслом… Образ «дурака» как бы вызов здравому смыслу» (Трубецкой Е.Н. Смысл жизни. М., 1994, с. 415). Несчастный и обездоленный дурак занимает почетное место у многих народов. У русских – это Иван-дурак, Емеля-дурак, который ленив до предела, а потому все время лежит на печи. Его поступки противоречат расчетам житейского здравого смысла и потому кажутся глупыми, а между тем он оказывается мудрее своих «умных» братьев, потому что «угадывает мудрость каким-то вещим инстинктом» [Трубецкой, 416]. Он как бы запрограммирован на иномирное поведение. Дурак сложен, его образ непонятен и стереоскопичен. В русских сказках о дураке – слабость волевого героического элемента.