Шрифт:
— Не нужен мне личный парикмахер. Обойдусь, — обиженно, словно ему плюнули в душу, сказал командир полка. — А этот табор — в минометную роту! Всех подряд! Пускай плиту в два пуда на горбу потаскают!
Он со скрипом повернулся на снегу, и опечаленный взор его упал на часового, застывшего в карауле. То был рядовой Моня Цацкес. Его длинный нос покраснел на морозе и делал солдата еще более похожим на заморскую птицу. Недобрые огоньки зажглись в очах командира.
— Скажи мне, боец, — спросил он тихим вкрадчивым голосом и скосил глаза на свою свиту, как бы готовя ей сюрприз. — Кем ты был на гражданке? До войны?
— Парикмахером, — со струей пара выдохнул Моня Цацкес.
Свита замерла. Старшина Качура напрягся до скрипа в ремнях портупеи. Подполковник Штанько грозно шагнул к часовому, хлопнул его рукой в овчинной рукавице по плечу и заржал как конь. Рассыпалась в смехе свита. Оттаяли, съехали к ушам каменные скулы старшины Качуры.
— Как звать? — подобрев, спросил Штанько.
— Цацкес.
— Что за цацки-шмацки? Я фамилию спрашиваю!
— Цацкес, — повторил, округлив глаза, Моня.
— Ну, после всего, что было, я ничему не удивляюсь, — сказал подполковник. — Значит, ты тоже парикмахер, Шмацкес?
— Так точно, товарищ подполковник!
— Хороший парикмахер?
— Лучших нет.
Запас русских слов у рядового Цацкеса был ограничен, и большую часть их он позаимствовал из лексикона старшины Качуры. Поэтому в подробности не вдавался, отвечал коротко и ясно.
— Диплом есть?
— В рамке.
— В рамке? Ну и сукин сын! Хвалю за находчивость! Беру! Старшина, направить в мое распоряжение рядового… э-э-э…
— Цацкес, — подсказал ему Моня.
— Правильно, — согласился командир. — А этих… строем в вошебойку! Прожарить, отмыть коросту, чтоб блестели как пятаки! И постричь парикмахеров… Наголо! Под нулевую машинку.
Вспомнив, что не все понимают по-русски, он для убедительности снял меховую шапку и продемонстрировал новобранцам свой бритый череп.
— Полезно для здоровья и гигиены: мозгам — доступ кислорода, вшам — укрытия нет.
В заключение командир полка обогатил солдатские умы афоризмом собственного производства:
— Не волос красит человека, а любовь к Родине! Ясно?
Евреи дружно кивнули.
Полковой знаменосец
Подполковник Штанько не любил терять времени зря и, слушая доклады подчиненных, одновременно брился. Вернее, не брился, а его брили. И делал это рядовой Моня Цацкес, обладатель заграничного бритвенного прибора и диплома (в рамке) известной школы фрау Тиссельгоф в городе Клайпеда (Мемель).
Моня брил подполковнику Штанько голову, взбив кисточкой горку пены и обмотав ему шею вафельным полотенцем. Все участники совещания: и командиры батальонов и рот, и начальник обозновещевого снабжения, и начфин, и помпохим, — как дети, водили глазами за бритвой, гулявшей по начальственной голове, снимая пласты мыла и обнажая сверкающий череп.
Обсуждался вопрос первостепенной важности: предстоящее вручение полку боевого знамени и подготовка подразделений к параду, который состоится по случаю столь торжественного события.
— Гонять строевой с утра до ночи! — давал указания товарищ Штанько. — Не хватит дня — полные сутки! Двадцать четыре часа! Кровь из носу — держи равнение направо! Ясно? Политрукам провести работу с рядовым составом, чтоб каждый осознал политическую важность момента.
Загудела зеленая коробка полевого телефона, и солдатик-связист, сидевший на корточках в углу, несмело протянул командиру трубку.
— Да, да. — Подполковник Штанько закивал недобритой головой, обрамленной кружевами из мыльной пены.
Моня Цацкес задержал бритву в воздухе, чтобы нечаянно не порезать своего клиента, а все совещание затаило дух, силясь угадать, с кем и о чем таком разговаривает их непосредственный начальник.
— Хрен с ними! — рявкнул в трубку Штанько. — Решай сама!
И, скосив глаз на почтительно замерших подчиненных, пояснил:
— Жена… Кошка родила — как быть с котятами?
И снова в трубку, деловито хмуря лоб:
— Как там со знаменем? Отпустили в военторге? Панбархат? Лучшего качества? Смотри! Нам говно не нужно. Знамя — лицо полка, понимаешь… Все буквы золотом? Порядок. Так слушай, мать, чтоб к вечеру было готово. Я к тебе солдата подошлю. Упакуешь и отдашь… Как зеницу ока… Понятно? Под расписку… Все!
Он не глядя отдал связисту трубку.
— Хорошая новость, товарищи. Знамя готово. Панбархат высшего сорта. И золотом расписано. Все как надо! Вот что значит своя рука в военторге!
Моня быстро соскреб пену с головы подполковника, достал из сумки пузатую бутылочку «Тройного» одеколона и стал заправлять в горлышко трубку пульверизатора.