Шрифт:
Коля Викинг, или Коля Конунг, был действительно сыном конунга. Как-то один древнескандинавский вождь из какого-то знатного рода решил отправиться в плавание и взять с собой шестилетнего сына, чтобы мальчик учился ратному делу. Корабли викингов отплыли от родных берегов и вскоре попали в туман, а когда туман рассеялся, они оказались в Мире Колоний.
Флотилия поднялась вверх по неизвестной реке, потеряла четверть хирда в бою с речными троллями и ещё треть у города Факторий, когда храбрые викинги, увидев хлипкие укрепления неизвестного городишка, вне себя от радости, стали растаскивать проволочные заграждения перед частоколом. По ним врезали картечью почти в упор – с тридцати метров.
Спустя два дня обстрел миномётов подошедшего подкрепления Факторий лишил викингов всех кораблей и самого конунга, но хирд сумел укрыться в лесу и ночью вырвался из окружения. А потом скандинавские воины прошли с боями больше трёхсот пятидесяти километров территории нашей Колонии. Дошло их меньше четверти от первоначального состава, но самое удивительное – среди них был шестилетний сын убитого конунга. С тех пор прошло тринадцать лет, Кьёрлав стал Колей, Николаем, белокурым парнем с яркими голубыми глазами. Он носил нательный крестик и свободно говорил по-русски. Но скандинавский не забыл и сейчас с удовольствием пел за столом, радуя своих друзей и соратников.
Я вдруг почувствовал, что слушаю балладу словно через вату. Комната начинала потихоньку кружиться.
– Так, тормози, – приказал я сам себе, – вечер только начался. – Действительно, на столе ещё осталось много закусок, которые я не попробовал.
Сквозь шум и гам застолья, перерастающего в попойку, послышались звонкие гитарные аккорды. Это Саша Заторный где-то раздобыл гитару. Желание есть пропало, сейчас что-то будет! Насколько Коля хорошо поёт, настолько Саша классно играет.
Аккорды слились в один раскатистый звон, Саша запел:
Думы мои – сумерки,Думы – пролет окна,Душу мою мутнуюВылакали почти до дна.Пейте, гуляйте, вороны,Нынче ваш день,Нынче тело, да на все четыре стороныОтпускает тень.Вольному – воля,Спасенному – боль.Вот он я, посмотри, Господи,И ересь моя вся со мной.Посреди болот алмазные россыпи,Глазами в облака да в трясину ногой.Кровью запекаемся на золоте,Ищем у воды прощения небес,А черти, знай, мутят воду в омуте,И стало быть, ангелы где-то здесь.Вольному – воля,Спасенному – боль.Но только в комнатах воздух приторный,То ли молимся, то ли блюем.Купола в России кроют корытами,Чтобы реже вспоминалось о Нём.А мы все продираемся к радугеМертвыми лесами да хлябью болот,По краям да по самым по окраинам,И куда еще нас бес занесет?Вольному – воля,Спасенному – боль.Но только цепи золотые уже порваны,Радости тебе, солнце мое!Мы, такие чистые да гордые,Пели о душе, да все плевали в нее.Но наши отряды, ох, отборные,И те, что нас любят, – все смотрят нам вслед,Да только глядь на образа, а лики-то черные,И обратной дороги нет.Вольному – воля,Спасенному – боль [3] .3
Песня «Сумерки» группы «Алиса».
Все замерли за столом. Я тоже молчал, я любил и не любил эту песню, она какая-то близкая, хоть и пришла к нам с Внешней Земли. Она что-то задевала в душе.
Потом были другие песни, уже самого Виктора Цоя: «Белый день», «Война» и «Группа крови» – негласный гимн разведчиков в нашей Колонии.
Слова били кувалдой по голове и прямо в душу.
Я уже порядком устал и не выдержал – спросил у головы, куда нас определили на постой. Тот честно пытался что-то сказать, но уже лыка не вязал, все объяснил его секретарь – на постоялый двор, прямо напротив управы.
Я попрощался со всеми, вышел на улицу. Над головой мерцал звёздный купол, голова гудела. Я заплетающейся походкой проковылял по пустой улице и ввалился в гостиницу. Хозяин вежливо показал, куда идти, даже попытался помочь дойти. Я оттолкнул его плечо и сам поднялся в комнату, плюхнулся на кровать и уснул. Сон мне приснился странный, будто кто-то смеётся, дразнит меня, и я должен его убить, но, кто это, я не вижу.
3. Игла
Разбудил меня скрип. Кто-то приоткрыл дверь и вошёл в комнату. Впрочем, я уже догадался, кто это, – по очертаниям в просвете двери, по мягкости шага, по запаху.
– Ты меня видишь? – спросила она.
Я дважды сфокусировал и расфокусировал взгляд. Темнота отступила, сменилась серой пеленой, в которой через долю секунды проступила обстановка комнаты и силуэт девушки, пришедшей ко мне, черты ее лица, очертания рук, фигуры.
Инга подошла ко мне, держа две кружки в руках, поставила колено на край кровати, перекинула ногу на другую сторону и села мне на ноги.
– Оставил всех, командир, а мне скучно, – с этими словами она протянула мне жестяную кружку В ней было вино, хорошее вино, но с каким-то привкусом, наверняка лёгкий наркотик.
Инга, не дожидаясь ответа, поставила свою кружку на тумбочку у кровати и закатала правый рукав.
– Видишь? – спросила она.
Я видел: на внутренней стороне запястья были вытатуированы девять шрамов. Шрамы наверняка изображались красными, кровоточащими, но сейчас я не мог в этом убедиться – ночным зрением я не различал цветов. Но ещё недавно шрамов было семь.
– Мне их у трапперов набили, – сказала Инга и залпом выпила вино.
Инга, дочь офицера-артиллериста и мастера спорта по биатлону, с ранних лет училась стрелять. Но в Колониях снайперу мало метко стрелять, нужно ещё уметь чувствовать, куда надо стрелять. Только таким давали зачарованные по максимуму пули для СВД.