— Дурные вести… а какие?

— Жена больше не будет его навещать. Директору пришлось сказать ему об этом. Если ты на выходе оставишь десять шиллингов, я смогу что-нибудь купить, чтобы его порадовать. В блоке «А» я самый большой счастливчик, мне нечего бояться, что рано или поздно меня ошарашат вот такой новостью.

— Жена больше не может его ждать?

— Она ждала три года. Это, пожалуй, предел. Поначалу женщина может быть исполнена благих намерений, но муж в Нортфилдсе — это тяжкий крест. Женатому здесь худо, он все время ждет, что на него обрушится удар.

— Я бы ждала тебя до скончания века, Брон.

Он не понял.

— Ты-то, наверно, ждала бы, Кэти. Но таких, как ты, одна на тысячу.

— Если позволишь, я буду тебя ждать. — Глаза ее наполнились слезами. Теперь уже нельзя было обмануться в смысле ее слов. Сквозь безмерное изумление Брона пробилась тревога. Нет, нельзя допустить ничего такого, что грозит нарушить этот редкостный душевный покой.

Он поднялся, снова взял ее за руки, и Питер, почуяв возникшую напряженность, подошел ближе.

— Ах, Брон, — сказала Кэти. — Мне так одиноко.

— Если ты говоришь, что думаешь, тебе пришлось бы стать самой одинокой женщиной на свете.

— Можно, я еще к тебе приду?

— Лучше напиши.

— А прийти не позволишь?

— Я не могу тебе запретить, Кэти, но лучше не надо. Не знаю, как тебе объяснить, — продолжал он. — Очень это сложно. Но надежда — яд. От нее тут столько народу гибнет. Все равно мы до самой смерти отсюда не выйдем, но кто сумеет избавиться от надежды, тому умирать легче. Вот почему мне лучше с тобой больше не видеться.

Миновала еще одна весна и еще лето, и Брон все больше сливался с Нортфилдсом. Он прочел чуть не все книги на исторические темы, какие нашлись в здешней библиотеке, а потом совсем забросил чтение. Открыв в себе способности юмориста, он стал писать мрачновато-юмористические очерки, которые пришлись по вкусу читателям нортфилдского «Аргуса», и взялся вести там местную хронику. Ежедневную газету он перестал выписывать еще зимой. А теперь отказался и от радио. У себя в комнате он включал местный репродуктор, по которому передавали тщательно подобранную главным врачом умиротворяющую музыку, и каждый день волны ее с мягкой настойчивостью часами плескались о берега его души.

У директора он был на самом лучшем счету. Что важней всего — он успокоительно действовал на других пациентов. С англиканским священником он держался вежливо, но неприступно, и представительница благотворительного общества после двух дружелюбных, подбадривающих бесед с ним махнула на него рукой.

В эту зиму в блоке «А» только и разговору было что о возвращении одного из пациентов, который некогда был видной фигурой в лондонском Сити. Случай этот стал заметной вехой в однообразном течении здешней жизни. Бывший делец пробыл в Нортфилдсе пятнадцать лет и вышел лишь для того, чтобы через полтора месяца его привезли обратно и опустили на самое дно, во тьму блока «С». Брон испросил разрешения его навещать и долгими часами утешал беднягу уже тем, что внимательно выслушивал его нескончаемые сетования по поводу каких-то сделок, пересыпанные непонятными биржевыми словечками. Примерно в ту же пору Брон утратил вкус к куреву и охотно раздавал полагавшиеся ему сигареты.

Поздней весной состоялась выставка цветов, а летом наступил и прошел спортивный праздник. Впереди, точно вершины Эвереста, маячили рождественский бал и любительский спектакль, до них оставалось четыре месяца.

В начале сентября Брона навестил доктор Даллас. Он сразу заметил, что в комнате у его бывшего пациента стало еще более пусто и голо, а главное — исчезла маленькая, потрескавшаяся фотография матери в поддельной черепаховой рамке, купленной в киоске.

— Ну как, все еще держимся на плаву?

— Барахтаюсь изо всех сил, — ответил Брон.

— Надо сказать, выглядите вы превосходно. Ну а как родинка?

— Родинки больше нет, — сказал Брон. И улыбнулся. Он правил оттиск своей колонки в «Аргусе», и тут сквозь решетку открытого окна вскочил воробей, присел и оставил на верхнем листе блестящий комочек.

Не хочет меня огорчать, подумал Даллас.

— Я виделся с Кэти, — сказал он.

— Я знаю, спасибо.

— Вам что-нибудь нужно — книги или что-нибудь еще?

— Решительно ничего, спасибо. Все прекрасно.

Даллас собирался пробыть у Брона полчаса, но уже через десять минут простился и отправился к Симпсону.

— Похоже, что Оуэн пошел на поправку, как вы и предсказывали, — сказал Симпсон. — Поразительный случай. Единственный в своем роде, если только диагноз был правильный.

— Что будет дальше?

— Обычный период выздоровления.

— Сколько он может продлиться?

— Порядки мало-помалу смягчаются, так что лет через десять его выпустят. Сейчас в этих случаях раньше чем через четырнадцать лет не выпускают.