Зверства доблестных генералов Смирнова и Волкова вызвали бурю негодования в крестьянстве. На сельских сходах стали выносить резолюции с протестами против расправы, учиняемой правительством; протесты эти посылались консульскому корпусу и «союзному командованию» во Владивосток. Мы использовали все средства для агитации за поддержку партизан как единственной силы, могущей защитить деревни от грабежа и насилий карательных отрядов. Одновременно командир партизанских отрядов отправил иностранным консулам подробное описание событий с протестом против покровительства интервентов белогвардейскому террору над рабочими и крестьянами, требуя немедленного прекращения вмешательства «союзных государств» вдела Советской республики и увода интервентских войск. В ответ на все это штаб американских войск выслал в село Гордеевку, где были казнены старики-крестьяне, предусмотрительно названные в оперативных сводках белых войск «партизанами», комиссию из пяти человек (два офицера и трое солдат). Мы намерены особо осветить вопрос о взаимоотношениях партизан с интервентами, в частности американцами, здесь же коснемся только этой комиссии. Деятельность ее свелась к тому, что были сфотографированы трупы замученных и составлен «акт»; для приличия офицеры немного поохали, покачали головой, заявили нам, что партизаны в своем возмущении вполне правы, что они удивлены действиями русских коллег-офицеров, и затем благополучно, под охраной партизан, отбыли на станцию Тигровая, а оттуда во Владивосток. Ясно, что в газетах ничего не было сказано ни о факте поездки комиссии ни о результатах ее работ.

Впрочем американская комиссия больше интересовалась партизанами, нежели самим предметом своей «командировки». Члены комиссии расспрашивали о социальном составе отрядов, о командирах, их образовании, командирском стаже, о нашей политической платформе. Они наивно доказывали, что нам нужно бороться как раз за тот строй, который установлен в «демократической, свободной» Америке, и пытались убедить нас, что для разрешения «социальных конфликтов» вовсе не обязательна гражданская война, что при наличии «доброй к тому воли» вполне можно найти компромиссную формулу для установления соглашения между нами и правительством Колчака. Много и долго говорили они нам в таком духе. Мы просили американцев только об одном — опубликовать в газетах их впечатления о расстрелах и грабежах, творимых белыми отрядами. Обещание было дано, но, конечно, не выполнено. По части же политики мы им сразу заявили, что между нами и белыми находится непроходимая пропасть, и, пренебрегая «дипломатическим тактом», выразили уверенность, что нам придется бороться не только с нашей контр-революцией, но и с теперешними нашими гостями. Этим и закончилась первая наша «дипломатическая» встреча с иностранцами.

Отступление ген. Смирнова. — Захват партизанами в плен отряда колчаковской милиции. — Развертывание агитации и организационная работа. — Подкрепление сучанцев из г. Ольги. — Гибель т. Мечика.

4 февраля быстро и неожиданно для нас ген. Смирнов оставил Казанку и двинулся в селение Владимиро-Александровку, которое являлось скорее удобным убежищем для него, чем стратегическим пунктом, сколько-нибудь угрожавшим партизанам. Это село расположено у берега моря и удобно только тем, что в минуту опасности можно было быстро погрузиться на пароходы и бежать во Владивосток. В дер. Фроловке белые оставили под видом милиции разведывательный отряд в 20 человек, который должен был выполнить роль арьергарда. Через несколько часов после ухода Смирнова мы напали на этот отряд, захватили его целиком в плен и всех расстреляли. После расстрела этих двадцати «защитников отечества» белогвардейские газеты стали травить нас еще с большим бешенством. Между прочим они кричали, что советский фронт на Урале совершено разбит, что не-сегодня-завтра Колчак с триумфом должен въехать в Москву, что надежд на восстановление фронта у большевиков нет никаких и поэтому партизанское движение на Дальнем Востоке, не имеющее поддержки ни со стороны Советской России ни со стороны народа, носит уже целиком бандитский, а не политический характер. Так как мы не имели никаких сведений о положении на уральском фронте и вынуждены были ориентироваться лишь по белой информации, читая в ней «между строк», то приходилось жить только тем, что давал нам этот сомнительный источник плюс своя собственная фантазия. Ясно, что вследствие этого делалось не мало промахов, избежать которых мы старались только тем, что стремились возможно скорее связаться с партией. До сих пор наши попытки в этом отношении не давали никаких результатов.

Это обстоятельство заставило нас, не оставляя намерения настойчиво добиваться связи с партией, постараться найти внутри самого партизанского движения средства, гарантирующие нас хоть в малой степени от ошибок в руководстве партотрядами. Наиболее верным и доступным в этом отношении средством было создание коллективного органа, который возглавлял бы восстание. Организовать его было тем более необходимо и своевременно, что каждый день вносил в работу все новые и большие трудности, преодолеть которые никто из нас в одиночку не смог бы. На этой почве созрела мысль о созыве съезда руководителей партизанских отрядов. По задуманному нами плану, будущий руководящий центр должен явиться не только военной, но и политической властью на территории восстания, с тем чтобы эта власть восстанавливала органы советской власти в каждом селе, волости, а затем и в городах, по мере расширения нашего влияния и вовлечения в революционное движение новых районов. Мы считали, что политическая программа партизанских отрядов, их лозунги и декларации, с которыми они обращались к трудящимся области, и в данный момент, когда мы приобрели внушительную силу, способную говорить с врагом твердым языком, должны получить организационное выражение. Этим мы надеялись создать большую веру у рабочих и крестьян в смело начатое революционное дело и вместе с тем воспитать их в том духе, что наше восстание против белогвардейщины есть акт рассчитанной не на день-два-три, а на долгий срок, упорной, труднейшей, систематической борьбы с врагом.

По этим причинам нужно было широко развернуть агитационную кампанию среди крестьян и рабочих, чтобы, с одной стороны, подготовить их к съезду, а с другой стороны — обеспечить соответствующий авторитет новому органу власти. Военно-политическая обстановка к тому времени вполне благоприятствовала нашим планам. Как было сказано, ген. Смирнов, опасаясь дальнейших неудач в своем предприятии, вынужден был, после гордеевского боя и последовавшего затем нажима со стороны партизан, беспокоивших его своими внезапными повседневными набегами, укрыться в с. Владимиро-Александровку, подальше от военной опасности, очистив для нас всю остальную территорию Сучанского района, а карательный отряд ген. Волкова, не добившись «ликвидации» восстания в Цемухинском районе, срочно был отозван «наместником» Дальневосточного края Ивановым-Риновым во Владивосток и затем вместе с офицерским отрядом отправлен на уральский фронт; оттуда ему не пришлось вернуться, так как он, по газетным сведениям, через два или три месяца был убит.

14 февраля мы получили наконец информацию из Ольгинского и Тетюхинского районов. Оттуда нам сообщали, что крестьянство, не желая примириться с существованием контр-революционного правительства, тоже решило взяться за оружие, объявить беспощадную борьбу реакции и добиваться восстановления советской власти в Приморской области, а затем и на всей территории Дальнего Востока и Сибири. В названных районах были организованы два партизанских отряда — тетюхинский под командой т. Сержанта и ольгинский под командой т. Глазкова. Партизаны произвели переворот в г. Ольге, арестовали и расстреляли правительственную милицию, восстановили деятельность Ольгинского совета и объявили белогвардейской власти, что будут подчиняться только советскому правительству, в борьбе за соединение с которым ими будут использованы все свои силы. Нас обрадовало в этой информации не столько самое сообщение о факте восстания, сколько политическая платформа этого восстания. Было ясно, что революционный Сучан, эта осажденная белогвардейщиной крепость, получит у ольгинцев ясную и безоговорочную поддержку. Имена руководителей восстания, исключая учителя Лободы, нам не были в то время известны, но это ничуть не поколебало нашей уверенности в том, что мы сможем установить сотрудничество, единый фронт в борьбе за советы. На третий день после первой информации прибыл делегат от ольгинского отряда, который сообщил, что отряд в 180 человек идет к нам на поддержку и находится уже в двух сутках ходьбы от Сучана. Как оказалось, первое письмо ольгинцев почему-то запоздало, и они, не дождавшись от нас ответа и имея сведения о том, что на Сучане все время происходят бои с карательными отрядами, решили немедленно двинуться к нам на помощь. Этот поход был не из легких. От Ольги до Сучана считается около 350 верст тяжелого, недоступного для езды на телегах пути, идущего по густой тайге, крутым горам, болотам, причем на всем его протяжении не было населенных пунктов кроме одного небольшого хутора да еще трех-четырех деревень, расположенных в самом Ольгинском районе. Нужны были мужицкое упорство и настойчивость, революционная страсть партизана и тренировка таежника, чтобы зимой, в феврале месяце, несмотря на глубокий снег и мороз, без надежды получить после тяжелого перехода отдых в теплой избе, рискнуть на такое предприятие.

Навстречу ольгинцам мы выслали роту партизан, и с ней отправился т. Мечик, помощник командующего по политическим делам, который попутно должен был провести подготовительную к съезду партизанских руководителей работу среди крестьянства в Сучанской и других волостях.

Тут разыгралась трагедия.

Тов. Мечик с тремя конными партизанами расположился в с. Унаши, в избушках на краю деревни, ожидая донесения наблюдательных постов, выставленных на дороге, по которой должен был итти ольгинский отряд. Он не заметил того обстоятельства, что противоположная сторона деревни в это время была занята белым разъездом в 30 сабель. Рота пехоты, вышедшая от нас с Мечиком, была остановлена этим разъездом в 8 верстах от Унашей в дер. Перятино. Обнаружив наших всадников и желая захватить их живьем, разъезд стремглав бросился на них. Мечик с партизанами, отстреливаясь, устремился в том направлении, откуда ожидали ольгинцев, в надежде получить поддержку от них или, во всяком случае, скрыться в лес. Колчаковцы настигали и уже вот-вот готовы были рубить партизан шашками, как дело приняло неожиданный оборот. В этот момент ольгинский отряд приближался к деревне Унаши, но, заметив кавалерию, рассыпался в цепь. Когда кавалерия приблизилась и была уже в нескольких шагах от цепи ольгинцев, последним стало ясно, что через минуты две они должны будут столкнуться грудь с грудью; поэтому они, не подозревая, что среди бегущих находятся и наши товарищи, открыли огонь. После первого залпа были сбиты с лошадей т. Мечик и т. Старовойт А. (шахтер), после второго — т. Гульков (рабочий) и 2 лошади. Колчаковцы, пораженные неожиданным и дружным огнем, быстро повернули лошадей и ускакали назад в Унаши, а затем во Владимировку к своим, к сожалению отделавшись только испугом. Мечик оказался раненым в грудь и в ногу. Чтобы прекратить пальбу увлекшихся ольгинцев, он, собрав последние силы, поднялся на колена и закричал: «Товарищи, мы — партизаны!..». В ответ на это ольгинцы, до которых не долетели слова Мечика, дали еще залп, которым Мечик был убит: пуля пробила ему лоб, и он свалился мертвый рядом со своей убитой лошадью.

Тов. Мечик Тимофей, организатор первых партотрядов. Трагически погиб в 1919 г. под дер. Унаши.

Тут же лежал раненый Старовойт, а т. Гулькова с простреленными грудью и обеими ногами увлекла его лошадь в лес, где он, истекая кровью, мучился долгое время и умер на седле.

Ольгинцы, отразив атаку, подбежали к Мечику, которого они приняли за офицера; сняв с него походную сумку с документами, воззваниями, они только теперь узнали, что от их пуль погибли их же товарищи. Пораженные отчаянием, многие партизаны рыдали. Ведь о Мечике каждый из них успел уже наслышаться как об одном из смелых руководителей сучанского восстания, честном, преданнейшем революционере.