Тут она начинала волноваться ужасно, потому что пекла не один – два кулича, а каждому в семье по куличу. Сначала сажали в духовку главный дедов кулич, с которым надо было идти в церковь, а потом – каждой дочери, каждому внуку или внучке. Пекли в разных старых кастрюльках и кружках, а самому маленькому – Лёньке – в консервной баночке. Собирались и толклись в крохотной кухоньке все

– её семя. Сердиться грешно было, и бабушка просто старалась куда – нибудь всех выпроводить. Ща – ас! Каждый ждал свой кулич, чтобы его украсить и самому поставить на хрусткие вышитые петухами полотенца под киот, перед которым горела лампадка. Всё это происходило в непередаваемом торжественно – почтительном состоянии души, и даже чистка форм на крылечке поздним вечером казалась полной чего – то сокровенного. А в субботу утром бабушка в плюшевой жакетке и кружевной шали, наплевав на «совецку власть, что против веры», ставила главный кулич, пасху и яички в сумку и шла в церковь. Путь неблизкий – за Москву – реку в село Беседы. Там в храме батюшка и святил их.

В воскресенье чистое и нарядное её потомство важно ело свои куличи и пило чай с пасхой. Все терпеливо ждали, когда дед начнёт дарить внучатам денежки – копеечки, конечно, но это были уже их копеечки. И не засть! Сами с усами – разберёмся!

Потом начиналось лето, а с ним – знаменитые бабушкины пироги с луком и яйцами, щавелевые с крапивой щи, шипучий ядрёный квас с пухлыми изюминками и, наконец, само варенье – делание с огромным количеством пенок, липких пальцев, подзатыльников… И так до первой квашеной капусты, белой и маслянистой, твёрдого пупыристого солёного огурца, скользкого маслёнка, ухи из судака, словленного зятем, пельменей, которые лепили всей семьёй.

Да, много чего ещё стряпала Катерина Николаевна для них, её детей и внуков… Однажды Валя, покачивая на коленях сынишку, спросила у бабушки, чем та кормила своих малых детей. Ушла бабушка в кухоньку и, немного погремев посудой, принесла и поставила на стол миску. Там были кусочки чёрного хлеба с накрошенным луком, залитые водой и слегка приправленные постным маслом.

– Вот! Это мы звали мурцовкой. Попробуй, очень вкусно. Особенно, когда присолишь.

Стоит Валентина и, забывшись, качается в воспоминаниях, как в лодке, что плывёт по затуманенной реке времени. И пассажиры ей близки и бесконечно дороги. Но тут стукнула входная дверь, и в прихожей затоптался вернувшийся муж. Ой, времени – то уже сколько! Скоро народ придёт. Нет, не будет она делать салат. Просто нарежет свежие овощи и выложит на блюдо.

Валя опять подняла хрусткое полотенце на куличе, вдохнула запах. Хорош! Едоки сами разберутся, что главное. Цезарь – это у них, в Италии. А у нас – хлеб да соль, а в Христов День – кулич!

«Хлеб наш насущный даждь нам днесь…»

Борис Щербатов

«Верую, Господи, верую!..»

Верую, Господи, верую!

Я ещё различаю пока,

как по русскому небу серому

голубые плывут облака.

От осенних дождей обессилев,

вижу чудное поутру:

как Небесная смотрит Россия

на земную свою сестру,

где, слепые, бредём наудачу,

стонет ветер, слышна стрельба.

Захолонет душа и заплачет.

Это – Родина. И судьба.

Я на вызов её отвечаю!

Плавлю тучи горячим лбом.

Вот уже и глаза различаю —

голубые на голубом.

«Поэты, мы все вне закона…»

Поэты, мы все вне закона,

вне времени, вне суеты.

Цвета соловьиного звона

ложатся на наши холсты…

О, как расцветает над бездною

на вечер, навеки, на час

Поэзия $ царство небесное,

которое в каждом из нас!

«Годы лучшие позади…»

«…стучите, и отворят вам».

Новый Завет

Годы лучшие позади.

Мы грустим, подходя к итогу.

Всё тревожнее стук в груди —

это сердце стучится к Богу.

В шуме утра, в глухой ночи

то настойчиво, то вдруг тише —

но стучит моё сердце, стучит!

И Господь моё сердце слышит.

А когда оборвётся стук, —

что б там люди ни говорили, —

улыбнись, мой усталый друг:

сердцу верному отворили.

Голос

О, Русь!..