Возможно, такое отношение к званиям сложилось у меня потому, что я всегда предпочитал быть лидером «на земле», а не администратором в задней комнате. Мне никогда не нравилось сидеть за компьютером, что-то там планировать, а потом ставить всех в известность об этих планах. Мне нравилось делать мою работу, то есть быть снайпером — участвовать в боях, убивать врагов. Я хотел быть лучшим в этом деле.

Я думаю, многие не поймут такого отношения. Для них вполне естественно, что чем лучше ты в своем деле, тем выше должно быть твое звание. Но я видел много разных начальников в высоких чинах, которые не были достаточно хороши для своей должности.

«Снова в дороге…».

Голос Вилли Нельсона [128] хрипел через акустическую систему «Хаммера», когда на следующий день наш патруль направился в сторону базы. Музыка была единственным нашим развлечением, если не считать редких остановок в деревнях для бесед с местным населением. Помимо олдскульного кантри, которое предпочитал наш водитель, я часто слушал Тоби Кита [129] и Slipknot [130] , кантри и хеви-метал конкурировали за внимание.

Я убежден в огромном физиологическом воздействии музыки. Я видел, как она действует на поле боя. Когда ты идешь в бой, тебе нужна накачка. Если ты не хочешь быть сумасшедшим идиотом, но тебе требуется стимуляция, музыка помогает прогнать страх. Мы слушали Papa Roach [131] , Dope [132] , Drowning Pool [133] — все, что могло нас взбодрить. (Эти группы и сейчас в моей персональной ротации.)

Но ничто не могло взбодрить меня во время обратной дороги на базу. Это была изматывающая жаркая поездка. И даже несмотря на хорошие новости о моем повышении, я был в мрачном настроении: с одной стороны, мне было скучно, с другой — невозможно было расслабиться.

На обратном пути на базу все происходит невероятно медленно. Точнее, вообще ничего не происходит. И это стало доставать меня.

Будучи в бою, я мог прогнать мысли о собственной уязвимости, смертности. Хватало других вещей, о которых следовало беспокоиться. Или, скорее, было слишком много важных и неотложных дел, чтобы можно было всерьез думать о чем-то постороннем.

Но теперь это было практически единственное, о чем я думал.

У меня было время, чтобы расслабиться, но я не мог. Вместо этого я лежал в кресле и думал обо всем, через что мне пришлось пройти. И особенно о том, как меня чуть не подстрелили.

Я чувствовал последствия попадания пули каждый раз, когда решал прилечь отдохнуть. Сердце неистово колотилось в груди, вероятно, сильнее даже, чем в ту ночь в Садр-Сити.

Несколько дней спустя после возвращения из дальнего патрулирования стало еще хуже. Я уже не мог спать. Я весь взвинчен. Очень сильно взвинчен. Артериальное давление зашкаливало, даже больше, чем прежде.

Я чувствовал, что вот-вот взорвусь.

Физически я был разбит. Четыре долгих боевых командировки взяли свое. Правда, колени чувствовали себя лучше, но болела спина, ныла лодыжка, в ушах стоял звон. Я повредил шею, в ребрах были трещины. Пальцы и суставы были выбиты. В правом глазу появились мушки, и он стал хуже видеть. У меня были десятки ушибов и широкий набор болей и недомоганий. Я был мечтой любого доктора.

Но всерьез меня беспокоило только давление. Я постоянно потел ведрами, и у меня даже начали дрожать руки. Лицо, ранее имевшее привлекательный цвет, стало бледным.

Чем больше я пытался расслабиться, тем хуже у меня получалось. Это как если бы мое тело начало вибрировать, а мысли об этом лишь усиливали бы тряску.

Представьте, что вы взбираетесь по высокой лестнице над рекой, протянувшейся на тысячи миль, и вдруг в вас ударяет молния. Все ваше тело электризуется, но вы все еще живы. На самом деле вы не только в курсе происходящего, но и отдаете себе отчет в том, что с этим делать. Вы понимаете, что вам нужно спуститься вниз.

Так вы и поступаете. Вы спускаетесь. Но, оказавшись на земле, вы понимаете, что электричество никуда не ушло. Вы пытаетесь найти способ увести заряд, заземлиться, но вы нигде не можете найти чертов молниеотвод.

В конце концов, будучи не в состоянии есть и спать, я пошел к врачам и попросил обследовать меня. Они осмотрели меня, и поинтересовались, хочу ли я принимать лекарства.

На самом деле, нет, сказал я. Но согласился на курс лечения.

Поскольку темп нашей миссии стремился к нулю и через несколько недель она все равно должна была завершиться, врачи предположили, что для меня имеет смысл отправиться домой пораньше.

Не зная, что еще можно сделать, я согласился.

Я отбыл из Ирака в конце августа. Как всегда, в этом было что-то сюрреалистичное: сегодня я на войне, а на следующий день дома, в мирной обстановке. Я был расстроен в связи с предстоящим отъездом. Я не хотел никого посвящать в свои проблемы с давлением, по крайней мере тех, кто еще не знал об этом. Я старался сохранить эту информацию при себе.