— Мы говорили уже об этом тысячу раз, мама, — терпеливо сказал Зигберт. — Роберту сорок четыре года. Сколько бы ты еще могла покровительствовать ему? Он ведь вообще не хотел от тебя никакой помощи, ему нужны были только твои деньги.

— К каким же глупым мыслям пришел Роберт? — спросил Боденштайн, прежде чем мать и сын Кальтензее погрузились в дискуссию, которую они и без того, видимо, часто вели.

Вера натянуто улыбнулась.

— Вы ведь знаете его дела, — сказала она. — При этом Роберт по своей натуре не злой. Он просто очень доверчив и то и дело наталкивается на лживых людей.

Пия видела, как Зигберт при этих словах в безмолвном смирении поднял брови. Он думал то же, что и она. Точно такую же фразу сама Пия постоянно слышала от родственников многих преступников. Если сын, дочь, супруг или партнер становились на кривую дорожку, виноват в этом всегда был кто-то другой. Так легко было списать ответственность на чье-то негативное влияние, чтобы оправдать собственные неудачи. Вера Кальтензее не была исключением.

Боденштайн попросил ее позвонить ему, если Роберт Ватковяк даст о себе знать.

Роберт Ватковяк был в плохом настроении. Он шел по асфальтированной пешеходной дороге из Келькхайма в Фишбах, тихо ругаясь про себя и одаривая Германа Шнайдера всеми проклятьями, какие только знал. Больше всего он злился на то, что позволил этому старому подлецу обставить себя. Чеки ведь равнозначны наличным деньгам, сказал тот и с сожалением продемонстрировал ему свое пустое портмоне. Черта с два! Эти идиоты в банке устроили целую суматоху и стали названивать, наверное, фараонам. И тогда Роберт предпочел исчезнуть. Но теперь у него не было ни мобильника, ни достаточного количества бабок на автобус, и он был вынужден тащиться пешком! Полтора часа тому назад он просто сбежал, не думая о том, куда именно. Страх, который он испытал сегодняшним утром, когда фараоны появились у Мони, его отрезвил, а пеший марш на свежем воздухе придал мыслям ясности в отношении его положения: он дошел до предела. Он был голоден, хотел пить, и у него не было крыши над головой. У Курти лучше не появляться, его бабка уже множество раз поносила его и вышвыривала вон, а других друзей у Роберта больше не было.

Единственная возможность, которая у него еще была, — это Вера. Он должен найти возможность, чтобы поговорить с ней наедине. Как проникнуть незамеченным в Мюленхоф, Роберт знал, и ему был знаком каждый сантиметр дома. Когда он окажется перед ней, он сможет совершенно объективно объяснить ей, как плохи его дела. Может быть, она даст ему что-нибудь добровольно. А если нет, то он достанет пистолет и приставит его к ее голове. Но так далеко дело не зайдет. Собственно говоря, не Вера запретила ему появляться в доме, а Зигберт, эта высокомерная толстая свинья. Он всегда терпеть не мог Роберта, тем более после той автокатастрофы, виновным в которой сочли одного Ватковяка. При этом за рулем была Марлен, но ему никто не поверил; в конце концов, ей было только четырнадцать, и она была такой милой и послушной девочкой! У нее возникла идея совершить прогулку на «Порше» дяди Эларда. Она украдкой стянула ключи и уехала. Роберт сел в машину только для того, чтобы удержать ее от глупостей. Но семья, разумеется, была убеждена, что это затеял он, чтобы произвести впечатление на девчонку!

Ватковяк неуклюже прошагал мимо бензозаправки и пересек улицу. Если он приложит усилия, то через час сможет быть в Мюленхофе. Внезапно громкий сигнал клаксона вырвал его из мрачных мыслей. Рядом с ним остановился черный «Мерседес». Водитель опустил стекло со стороны пассажирского места и наклонился к нему.

— Эй, Роберт! Тебя куда-нибудь подвезти? — спросил он. — Давай, садись!

Ватковяк некоторое время помялся, потом пожал плечами. Все же это лучше, чем тащиться пешком.

— Собачонки тявкают весь день. Мне уже сегодня жаловались, — признался управляющий домами жилого квартала на Ротдорнвег, когда он вместе с Боденштайном и Кирххоф поднимался в узком лифте на самый верхний этаж здания. — Но их часто целыми днями не бывает дома, и собаки остаются одни и лают, и гадят прямо в квартире.

Остерманн воспользовался положением об обстоятельствах, не терпящих отлагательств, и в самое короткое время добился у компетентного судьи постановления о проведении домашнего обыска в квартире Моники Крэмер.

Лифт рывком остановился, управляющий открыл поцарапанную и размалеванную дверь и продолжил свою болтовню.

— …едва ли в этом доме найдутся приличные люди. Большинство из них и по-немецки не говорит! А аренду им постоянно оплачивает Отдел социального обеспечения. К тому же они еще невероятно дерзкие. Вообще-то мне должны платить двойную зарплату за все неприятности, с которыми я здесь целыми днями сталкиваюсь.

Пия нервно закатила глаза. Перед квартирой в конце мрачного коридора ждали двое полицейских в униформе, три сотрудника Службы сохранности следов и один представитель Службы экстренного вскрытия замков. Боденштайн постучал в дверь квартиры.

— Это полиция, — крикнул он. — Откройте дверь!

Никто не отвечал. Управляющий оттеснил его в сторону и стал стучать по двери.

— Откройте дверь! А ну, живо! — кричал он. — Я ведь знаю, что вы здесь, придурки!

— Не перегибайте палку! — остановил Боденштайн мужчину.

— Они же не понимают другого языка, — проворчал управляющий.

Дверь в квартиру напротив чуть приоткрылась и тут же захлопнулась. Полиция в этом квартале была, очевидно, необычным явлением.

— Вскрывайте дверь, — обратился Оливер к управляющему.

Тот с поспешностью кивнул и попытался открыть дверь вторым ключом, но она не поддавалась. Сотрудник из Службы экстренного вскрытия замков в течение нескольких секунд вскрыл цилиндрический замок, однако дверь все равно не открылась.